Декабрь. И холода стоят В Москве суровой и печальной. И некий молодой солдат В шинели куцей госпитальной Трамвая ждёт. Его семья В эвакуации в Сибири. Чужие лица в их квартире. И он свободен в целом мире. Он в отпуску, как был и я.
Морозец звонок, как подкова. Перефразируя Глазкова, Трамваи, как официантки, Когда их ждёшь, то не идут.
Вдруг снег посыпал. Клочья ватки Слетели с неба там и тут, Потом всё гуще и всё чаще. И вот солдат, как в белой чаще, Полузасыпанный стоит И очарованный глядит.
Был этот снег так чист и светел, Что он сперва и не заметил, Как женщина из-за угла К той остановке подошла.
Вгляделся: вроде бы знакома. Ах, у кого-то из их дома Бывала часто до войны! И он, тогда подросток праздный, Тоской охваченный неясной, За ней следил со стороны.
С ухваткой, свойственной пехоте, Он подошёл: - Не узнаёте? - Она в ответ: - Не узнаю. - Я чуть не час уже стою, И ждать трамвая безнадёжно. Я провожу вас, если можно. - Куда? - Да хоть на край земли. Пошли? - Ответила: - Пошли.
Суровый город освежён Был медленно летящим снегом. И каждый дом заворожён Его пленительным набегом. Он тёк, как лёгкий ровный душ, Без звука и без напряженья И тысячам усталых душ Дарил покой и утешенье,
Он тёк на головной платок, И на ресницы, и на щёки. И выбившийся завиток Плыл, как цветок, в его потоке. Притихший молодой солдат За спутницей следил украдкой, За этой выбившейся прядкой, Так украшавшей снегопад.
Была ль она красива? Сразу О том не мог бы я сказать. Конечно, моему рассказу Красавица была б под стать! Она была обыкновенной, Но с той чертою дерзновенной, Какую могут обрести Лет где-то возле тридцати Иные женщины. В них есть Смешенье скромности и риска. Беспечность молодости близко, Но зрелости слышнее весть. Рот бледный и немного грубый. Зато как ровный жемчуг зубы. И затаённая душа В её зрачках жила стыдливо. Она не то чтобы красива Была, но просто хороша. Во всяком случае, солдату Она казалась таковой, Когда кругом была объята Летучей сетью снеговой. (Легко влюблялись мы когда-то, Вернувшись в тыл с передовой.)
Я бы ещё сказал о ней. Но женщины военных дней В ту пору были не воспеты, Поскольку новые поэты Не научились воспевать, А не устали воевать. Кое-кого из их числа Уже навеки приняла Земля под сень своих просторов: Кульчицкий, Коган и Майоров, Смоленский, Лебский и Лапшин, Борис Рождественский, Суворов - В чинах сержантов и старшин Или не выше лейтенантов - Созвездье молодых талантов, Им всем по двадцать с небольшим...
Шли по Палихе, по Лесной, Потом свернули на Миусы. А там уж снег пошёл сплошной, Он начал городить турусы И даже застил свет дневной.
- Я здесь живу. А вам куда? - Мне никуда. Но не беда - Переночую на вокзале. А там!.. Ведь есть же города, Куда доходят поезда... - Они неловко помолчали. - А можно к вам? - Сказала: - Да.
Прошли заснеженным двором. Стряхнули снег. Вошли вдвоём В её продрогшую каморку. - Сейчас мы печку разожжём, - Сказала. И его восторгу Пришёл конец. Так холодна Была каморка и бедна.
Но вскоре от буржуйки дымной Пошло желанное тепло. В окне, скрывая холод зимний, Лепились хлопья на стекло. Какая радость в дни войны Отъединиться от погоды, Когда над вами не вольны Лихие прихоти природы! (Кто помнит: стужа, и окоп, И ветер в бок, и пуля в лоб.)
Он отвернулся от окна, От города, от снегопада И к ней приблизился. - Не надо, - Сказала. Сделалась бледна. Он отступился. Вот досада!