Прядите, дни, свою былую пряжу, Живой души не перестроить ввек. Нет! Никогда с собой я не полажу, Себе, любимому, Чужой я человек.
Хочу читать, а книга выпадает, Долит зевота, Так и клонит в сон... А за окном Протяжный ветр рыдает, Как будто чуя Близость похорон.
Облезлый клён Своей верхушкой чёрной Гнусавит хрипло В небо о былом. Какой он клён? Он просто столб позорный — На нём бы вешать Иль отдать на слом.
И первого Меня повесить нужно, Скрестив мне руки за спиной, За то, что песней Хриплой и недужной Мешал я спать Стране родной.
Я не люблю Распевы петуха И говорю, Что если был бы в силе, То всем бы петухам Я выдрал потроха, Чтобы они Ночьми не голосили.
Но я забыл, Что сам я петухом Орал вовсю Перед рассветом края, Отцовские заветы попирая, Волнуясь сердцем И стихом.
Визжит метель, Как будто бы кабан, Которого зарезать собрались. Холодный, Ледяной туман, Не разберёшь, Где даль, Где близь...
Луну, наверное, Собаки съели — Её давно На небе не видать. Выдергивая нитку из кудели, С веретеном Ведёт беседу мать.
Оглохший кот Внимает той беседе, С лежанки свесив Важную главу. Недаром говорят Пугливые соседи, Что он похож На чёрную сову.
Глаза смежаются, И как я их прищурю, То вижу въявь Из сказочной поры: Кот лапой мне
Показывает дулю, А мать — как ведьма С киевской горы. Не знаю, болен я Или не болен, Но только мысли Бродят невпопад. В ушах могильный Стук лопат С рыданьем дальних Колоколен.
Себя усопшего В гробу я вижу. Под аллилуйные Стенания дьячка Я веки мёртвому себе Спускаю ниже, Кладя на них Два медных пятачка.
На эти деньги, С мёртвых глаз, Могильщику теплее станет,— Меня зарыв, Он тот же час Себя сивухой остаканит.
И скажет громко: «Вот чудак! Он в жизни Буйствовал немало... Но одолеть не мог никак Пяти страниц Из „Капитала“».