Губы медвяные, кожа, как шелк, светла Мята, имбирь, корица и куркума. А в зеркалах налево синеет мгла, А в зеркалах направо – зима.
Ставили время на кон который раз, Кости бросали в вечность ¬– лови, лови! Синие боги смерти, кого из нас Вы проиграли белым богам любви?
Знаешь, ведь это дождь, это просто дождь, Просто идет себе так, как ты идешь. Или, вернее, шла переулком вниз, Шла себе просто так, как проходит жизнь.
Знаешь, ведь это снег, это просто снег, Весь этот снег небесных полей и рек Чтобы в ночи увидев на нем следы, Я прошептала: «Здравствуй, ну вот и ты».
Напеваешь синее, красное говоришь, Щебечу зеленое, желтое бормочу. Это ты летишь над коньками крыш, Это я лечу к твоему лучу.
Прошепчи далекое, близкое наиграй, Между нами белые-белые города. Это рай, наверное, это рай. Никогда, наверное, никогда.
Где ты теперь, моя радость, куда снесло Лодочку, завела куда колея? Мне без тебя светло, до того светло, Что уже света не различаю я.
Видишь смятенье трав, журавлей полет, Радуги звукоряд, серебренье вод – Это душа моя о тебе поёт, Плачет, клянет, смеется, скорбит, зовет.
Эти печали дольние, полные небеса, Эти печали горние, полые голоса, Ты их уже не слышишь, не различаешь их, Ласточка – твоя птица, камень твой сердолик.
Бродишь по берегу, камешки на берегу Перебираешь, тихо шепчешь: «Смогу, смогу». Только не расстарался, только не устерег Сердца твой одноглазый верный куриный бог.
Синее солнце моё синим вёснам вслед Ты уплываешь по синим волнам, покуда Синим становится этот небесный свет, Бьющий в глазницы из всех закоулков чуда.
Синие тени ложатся на нас двоих, Синее время нас медленно настигает, Ночь закипает в синих зрачках твоих, И по ресницам сердце моё стекает.
Переведи это слово с мёртвого на живой, Переведи это время с прошлого на теперь, Слышишь: в крови ревет одинокий зверь, Переведи его через улицу, дверь закрой.
Дай ему хлеба черного, белого молока, Дай ему губы червные, смертному научи. Дай ему имя, чтобы в земной ночи Звать его, окликать из небесного далека.
Убери её имя, Господи, вычеркни из всех Списков, как будто нет её для земного дня. Утром мы сами справимся, утром легчайший снег, И тишины серебряная броня.
Переставляя горы, меняя теченья рек, Смотрит она сквозь мир за кромешный край Так неотступно, будто навек, навек, Так безоглядно, будто прощай, прощай.
Вот и настало время учиться цветным азам, Что ж, повторяй, усевшись птицей на подоконник: Каждый охотник желает знать, где сидит фазан, Каждый фазан желает знать, где стоит охотник.
Он-то и так запомнит, как выгнется голос твой И поплывут по нежным трепетным арабеллам Красный, оранжевый, желтый, зеленый и голубой, Синий и фиолетовый, ставшие белым-белым.
Больше уже не скажешь: «Вставай, пойдём!», Там за семью ветрами в краю степном Есть уголок, неведомый нам пока, Где облака летучи, земля легка.
Сладим рубаху, взяв у реки рукав, И повернемся к небу, в траву упав, Больше уже не скажешь, горчит строка, Завтра тебя оденут в землю и облака.
Где мой сон, мой свет-сон, трава, одолень-трава, Даже если косточку вытряхнешь из рукава, Обернуться не сможет ни лебедем, ни звездой – Лишь бурьяном вздыбленным, да лебедой.
Оттого и смотришь все чаще не ввысь, а вниз, И бормочешь: «Где же ты, где же ты, отзовись!» Просто к нему лицом это значит к земле спиной – Я не с ним говорю сейчас, а с тобой одной.
Небо всё выше, выше, всё дальше земля, земля, Мир сплошной прорехой – не подберёшь лоскут. Температура времени падает до нуля, Утром тебя разбудят, но не спасут.
Встанешь и вновь умрешь в эту жизнь, в её Прелесть и персь, что подымут, как донный ил, Люди и птицы, ангелы, и зверьё, Боги и рыбы, все кто тебя любил.