Фиолетовым, жёлтым, красным искромётным фонтаном прокопчены над вскипевшим городом облака!.. А под ними — великий праздник, ликование всеобщее! Между прочими, осыпая танцующих серпантином и конфетти, на ходулях топчется клоун-великан; музыканты играют за просто так, но не против в футлярах своих найти щедро брошенный кем-нибудь четвертак.
В одиночестве стоя под масляным фонарём на мощёном старинной брусчаткой холме, наш герой, глядя вниз, видит скромное, но бесспорное, настоящее счастье многолюдных компаний, многодетных семей... Видит то, чего сам он хотел бы стать частью.
Видит ясно теперь своё, обнажённое праздничной ночью, беспросветное, бесконечное, абсолютное — одиночество.
— Мне послышалось, или ты произнёс моё имя, южанин?
Фернан обернулся. Ладонь его крепко сжали обжигающе ледяные пальцы, так, что холод пошёл по коже.
— Ваш язык очень трудно понять иностранцу... Я, наверно, сказал что-то очень похожее. — Так уж вышло, родители дали мне имя Снор, означающее в переводе «снег».
Много тёплых, бесснежных зим минует, но Фернан никогда не забудет минуты, никогда не забудет ночи, когда он узнал её — северянку с холодными, словно снег, руками и со взглядом, в котором не тает лёд.
Что бы наши герои в дальнейшем чудесами не нарекали — но чудеснее этой встречи ничего уж не произойдёт.
Даже если, читатель, мы с тобою в расчёт берём, что неведомо кем зажигается каждую ночь фонарь, что за тёплым и пасмурным декабрём наступил совершенно бесснежный январь, и что первым февральским утром городок был дождём умыт, что серебряной, снежной пудры не увидим всю зиму мы, что забыли о спячке лесные звери, что подснежники расцвели посреди зимы, что разбухшие почками ветви деревьев не оставили на зиму иволги и соловьи...
Нет! Всё это наши с тобой умы поражать не должно бы в такой же мере, как великое чудо взаимной любви.
Февраль пролетел. Пролетел быстрее, чем ты, мой читатель, добрался до этой строчки. Но Фернан не забудет последней февральской ночи. Этой ночью совсем уж не грели в гостинице батареи. А на утро его с северянкой прощание ожидало.
Этой ночью они впервые укрывались одним одеялом.
IV
Теперь мы видим нашего героя на побережье — он опять один. Фернан задумчиво глядит на горизонт, туда, где небо кроет клубами пепельный туман, так резко контрастируя с чернильным океаном. Идя сюда, он видел сплошь закрытые дома, пустые переулки, но что было самым странным — сутра неведомо куда исчезла северянка.
На колком, серебристом инее оконного стекла она оставила своей рукой послание южанину. Там было: «Сбудется». И вот он, как ужаленный, искал её везде, где только быть она могла. Так оказался здесь. Уж надо было на вокзал... Разгорячённую щеку его вдруг обожгла слеза. И тут он замер, как скульптура изо льда, напрягся, как пружина — то не слеза его кольнула, а снежинка.
Снег шёл неспешно, чинно, будто никуда и не опаздывал. Чернильная вода, ничуть не обеляясь оттого, покрылась наледью. Фернан бежал! Скорее, на люди! Скорее разыскать свою подругу Снор, способную с ним разделить его восторг!
Метель меж тем усилилась, завьюжила пурга. Разыгрывался настоящий ураган. Дороги больше видеть он не мог — глаза слепило снежное бельмо. Нещадный ледовей сбивал Фернана с ног. Исчезли улицы, дома... Исчезла Снор. Сгустились сумерки, но сквозь буран Фернан увидел хрупкое свеченье.
— Ну что же ты так долго? Нам пора! Горел фонарь. Под ним стояли Феб и Ян. Конечно же, они без поучений не обошлись (на то она и сказка): — Пусть, наконец, сбылись твои мечты, но что в том толку, если некому о них поведать?..
Теперь Фернан, укаченный дорожной тряской, любуясь маревом, съедающим хвосты мерцающих драконов и медведей, забылся непробудным сном.
Проснётся он уже в вагоне, а рядом обнаружит Снор. Фернан сожмёт её горячие ладони и даже не посмотрит ни на звёзды, ни на сугробы.
Пока иные «ложь всё это» говорят, я говорю — поверить в чудеса непросто. Но ты, читатель, всё-таки попробуй.