Ну слава богу. Я и так никогда не терял оптимизма, а последние события меня просто окрылили.
Я же говорил: «Или я буду жить хорошо, или мои произведения станут бессмертными».
И жизнь опять повернулась в сторону произведений.
А они мне кричали: «Всё! У вас кризис, вы в метро три года не были. О чём вы теперь писать будете? Теперь вообще: права человека., свобода личности.. А вы зажрались.».
Критика сверкала: «Вечно пьяный, жрущий, толстомордый, всё время с бокалом!» А я всегда с бокалом, да. Потому что понимал: ненадолго.
Все по словам. А я по лицам. Я слов не знаю, я лица понимаю.
Когда все стали кричать: «Свобода!» – и я вместе со всеми пошёл: смотреть по лицам.
Нормально всё. Наши люди. Они на свободу не потянут. Они нарушать любят.
Ты ему запрети, чтоб он нарушал. Вот это он понимает.
— Кто это сделал? — Где? — Вот. — Что сделал? — Что сделал, я вижу. Я спрашиваю, кто это сделал? — А что, запрещено? — Запрещено. — Не я. — А кто? — Вот, он. — Ты это сделал? — Не я. — А кто? — Он. — Он говорит - ты. — Нет, он.
Наша свобода – это то, что мы делаем, когда никто не видит.
Стены лифтов, туалеты вокзалов, колеса чужих машин.
Нам руки впереди мешают. Руки сзади – другое дело. И команды не впереди, а сзади. То есть не зовут, а посылают.
Можно ж глаза закрыть и подчиниться – левое плечо вперёд, марш, стоп, отдыхать, ложись, стоп, подъём!
Так что народ сейчас правильно требует порядка. Это у нас в крови – обязательность, пунктуальность.. и вот эта... честность и чистота.
Мы жили среди порядка все семьдесят лет и не можем никак отвыкнуть.
Наша свобода – бардак. Наша мечта – порядок в бардаке.
Разница небольшая, но некоторые её чувствуют.
Они нам и сообщают: вот сейчас демократия, а вот сейчас диктатура.
То, что при демократии печатается, при диктатуре говорится.
При диктатуре все боятся вопроса, при демократии - ответа.
При диктатуре больше балета и анекдотов, при демократии – поездок и ограблений.
Крупного животного страха – одинаково.
При диктатуре могут прибить сверху, при демократии – снизу. При полном порядке – со всех сторон.
Сказать, что милиция при диктатуре нас защищает, будет некоторым преувеличением. Она нас охраняет. Особенно в местах заключения.
Это было и есть.
А на улице, в воздушной и водной среде это дело самих обороняющихся. Поэтому количество погибших в войнах равно количеству погибших в мирное время… У нас.
В общем, наша свобода хотя и отличается от диктатуры, но не так резко, чтоб в этом мог разобраться необразованный человек - допустим, писатель или военный.
Многих волнует судьба сатирика, который процветает в оранжерейных условиях диктатуры пролетариата и гибнет в невыносимых условиях расцвета свободы.
Но это всё якобы.
Просто в тепличных условиях подполья он ярче виден и чётче слышен. И у него самого ясные ориентиры. Он сидит на цепи и лает на проходящий поезд. То есть предмет, лай, цепь и коэффициент полезного действия ясны каждому.
В условиях свободы сатирик без цепи, хотя в ошейнике.
Что сегодня радует – предчувствие нового подполья.
Кончились волнения, беготня, митинги, выборы, дебаты. Всё. Снова на кухне, снова намеки, снова главное управление культуры и повышенные обязательства, снова тебе кричат: «Вы своими произведениями унижаете советского человека», а ты кричишь: «А вы своей \"газелью\" его просто калечите».
Красота!
Но тот, кто нас снова загоняет в подполье, не подозревает, с какими профессионалами он имеет дело.
Всё сказанное оттуда по всем законам акустики в десять раз сильнее и громче. И, главное, запоминается наизусть. А вечный лозунг руководства: «Работать завтра лучше, чем сегодня» в подполье толкуют однозначно: сегодня работать смысла не имеет.