Жил пёс в посёлке. Рыжий. Беспородный. Всегда голодный, но зато свободный. А за свободу часто жизнью платят. А жизнь и у собак – всего одна. Но этот... Мне казалось, будь хоть пять их – Всё за свободу отдал бы сполна!
Фырчащий, как машина грузовая, С цветочною пыльцою на зубах, Он вдоль забора бегал, вызывая Отчаянную злость цепных собак.
О, этот гнев пристроенных и сытых! Мне от него дворнягу не спасти. Но почему, скажите мне, так злит их Весёлый пёс с репейником в шерсти?
Они к нему принюхивались чутко И обдавали лаем, как помоями. Посмотришь, прямо – классовое чувство! В собаках много от людей, по-моему...
Всё было бы, однако, не беда. Забор - запор. Ничем свернуть нельзя его. Цепным из-за заборов никуда. Но добрались до Мишки их хозяева.
Был разговор и короток и сух. Мол, Мишка портит лучших местных сук И вообще, любому видно сразу, Разносит всевозможную заразу.
– Наверняка ворует он, подонок! – Да мало ли за ним грехов подобных?.. Установили, что им нет числа. – А как же! Кровь-то, братцы, не чиста...
– Довольно! – Будет! – Приструнить его! – На цепь? – На цепь! – Ну, по рукам ударим! А пёс глядел наивным взглядом карим, Недоброго не чуя ничего.
...И вот уже иду я в гости к Мишке. Теперь живёт он в собственном домишке. Он ест и пьёт – как будто на убой. И – с лязгом цепь таскает за собой.
Хозяину он ловко лижет руку. Рычит на прочих. Но, былому другу, Мне, позволяет всё же рядом сесть, Особую оказываю честь.
Я говорю ему: "Послушай, Мишка! Чего хитришь ты за тарелку щей? Из рыжего стал сереньким, как мышка... Ведь грустно положение вещей.
Спектакль даёшь. Служаку, глупый, корчишь – Мол, отчего в достатке не пожить? – Дошутишься! Потом и не захочешь, И не заметишь, а начнёшь служить.
От жирной пищи мысли станут жирными... А помнишь, как гонял ты за машинами, Как в полевые сладкие цветы Кудлатой мордой зарывался ты?
Ну что не смотришь? Что хвостом виляешь? Ах, рыжий, рыжий! Дурака валяешь! Во все лопатки дуй отсюда прочь! Я помогу. Как другу не помочь!.."
Но Мишка вдруг вскочил и рявкнул злобно, И начал лаять, и возникли, словно Из воздуха, возле моей руки Огромные угрюмые клыки.
И я ушла. Я больше в этот дом Не захожу. Но как-то всё же в щёлку, Смущаясь, приложив к забору щёку, Я увидала пса, узнав с трудом.
В глазах у Мишки скука и ленца. И даже, как у важного лица, Чего уж никогда за ним не значилось, – Какая-то торжественность и значимость.
Она – в хвосте и в лапах, и на морде... Он и ошейник носит, будто орден. Он раздобрел на даровых харчах. Ах, чёрт! Какой в нём человек зачах.