Earl Wild, piano - Sorrow in Springtime Op.21, No.12
У столика, в одном углу светлицы, Сидели две... девицы — не девицы... Красавицы... названье тут как раз!.. Чем выгодней, узнать прошу я вас От наших дам, в деревне и столице, Красавицею быть или девицей?
Красавицы сидели за столом, Раскладывая карты, и гадали О будущем. И ум их видел в нем Надежды (то, что мы и все видали). Свеча горела трепетным огнем, И часто, вспыхнув, луч ее мгновенный Вдруг обливал и потолок и стены. В углу переднем фольга образов Тогда меняла тысячу цветов, И верба, наклоненная над ними, Блистала вдруг листами золотыми.
XV Одна из них (красавиц) не вполне Была прекрасна, но зато другая... О, мы таких видали лишь во сне, И то заснув — о небесах мечтая! Слегка головку приклонив к стене И устремив на столик взор прилежный, Она сидела несколько небрежно. В ответ на речь подруги иногда Из уст ее пустое «нет» иль «да» Едва скользило, если предсказанья Премудрой карты стоили вниманья.
XVI Она была затейливо мила, Как польская затейливая панна; Но вместе с этим гордый вид чела Казался ей приличен. Как Сусанна Она б на суд неправедный пошла С лицом холодным и спокойным взором; Такая смесь не может быть укором. В том вы должны поверить мне в кредит, Тем боле, что отец ее был жид, А мать (как помню) полька из-под Праги... И лжи тут нет, как в том, что мы — варяги.
XVII Когда Суворов Прагу осаждал, Ее отец служил у нас шпионом, И раз, как он украдкою гулял В мундире польском вдоль по бастионам, Неловкий выстрел в лоб ему попал. И многие, вздохнув, сказали: «жалкой, Несчастный жид, — он умер не под палкой!» Его жена пять месяцев спустя Произвела на божий свет дитя, Хорошенькую Тирзу. Имя это Дано по воле одного корнета.
XVIII Под рубищем простым она росла В невежестве, как травка полевая Прохожим не замечена, — ни зла, Ни гордой добродетели не зная. Но час настал, — пора любви пришла. Какой-то смертный ей сказал два слова: Она в объятья божества земного Упала; но увы, прошло дней шесть, Уж полубог успел ей надоесть; И с этих пор, чтоб избежать ошибки, Она дарила всем свои улыбки...
XIX Мечты любви умчались как туман. Свобода стала ей всего дороже. Обманом сердце платит за обман (Я так слыхал, и вы слыхали тоже). В ее лице характер южных стран Изображался резко. Не наемный Огонь горел в очах; без цели, томно, Покрыты светлой влагой, иногда Они блуждали, как порой звезда По небесам блуждает, — и, конечно, Был это знак тоски немой, сердечной.
XX Безвестная печаль сменялась вдруг Какою-то веселостью недужной... (Дай бог, чтоб всех томил такой недуг!) Волной вставала грудь, и пламень южный В ланитах рделся, белый полукруг Зубов жемчужных быстро открывался; Головка поднималась, развивался Душистый локон, и на лик младой Катился лоснясь черною струей; И ножка, разрезвясь, не зная плена, Бесстыдно обнажалась до колена, —
XXI Когда шалунья навзничь на кровать, Шумя, смеясь, роскошно упадала, Не спорю, мудрено ее понять, — Она сама себя не понимала, — Ей было трудно сердцу приказать, Как баловню ребенку. Надо было Кому-нибудь с неведомою силой Явиться и приветливой душой Его согреть... Явился ли герой, Или вотще остался ожидаем, Все это мы со временем узнаем.