Слабый шорох вдоль стен, мягкий бархатный стук Ваша поступь легка - шаг с мыска на каблук, И подернуты страстью зрачки, словно пленкой мазутной. Любопытство и робость, истома и страх, Сладко кружится пропасть и стон на губах - Так замрите пред мертвой витриной, где выставлен труп мой.
Я изрядный танцор - прикоснитесь желаньем, я выйду. Обратите внимание - щеголь, красавец и фат, Лишь слегка потускнел мой камзол, изукрашенный пылью Да в разомкнутой коже оскалиной кости блестят.
На стене молоток - бейте прямо в стекло, И осколков поток рухнет больно и зло, Вы падете без вывертов - ярко, но просто, поверьте. Дребезг треснувшей жизни, хрустальный трезвон, Тризна в горней отчизне, трезво взрезан виссон - Я пред вами, а вы предо мной, киска, зубки ощерьте.
И оркестр из шести богомолов ударит в литавры, Я сожму вашу талию в тонких костлявых руках. Первый танец - кадриль, на широких лопатках кентавра, Сорок бешеных па по-над бездной, чье детище - мрак.
Кто сказал: \"Казанова не знает любви,\" - тот не понял вопроса, Мной изведан безумный полет на хвосте перетертого троса. Ржавый скрежет лебедок и блоков - мелодия бреда. Казанова, прогнувшись, касаткой ныряет в поклон менуэта.
За ключицу держитесь - безудержный пляс, Не глядите в замочные скважины глаз, Там под крышкою черепа пыль и сушеные мухи. Я рукой в три кольца обовью ваш каркас, А затем куртуазно отщелкаю вальс Кастаньетами желтых зубов возле вашего нежного уха.
Нет дороги назад - перекрыта и взорвана трасса, И не рвитесь из рук - время криво и вряд ли право. Серный дым заклубился - скользим по кускам обгорелого мяса Вдоль багряных чертогов Властителя века сего.
Что вы вздрогнули, детка - не Армагеддон, Это яростный рев похотливых валторн В честь одной безвозвратно погибшей, хоть юной особы. И не вздумайте дернуть крест-накрест рукой, Вам же нравится пропасть - так рвитесь за мной, Будет бал в любострастии ложа из приторной сдобы.
Плошки с беличьим жиром во мраке призывно мерцают, Канделябры свихнувшейся, пряной, развратной любви. Шаг с карниза, рывок на асфальт, где червем отмокает Прах решенья бороться с вакхическим пульсом в крови.
Кто сказал: \"Казанова чарует лишь с целью маневра\"? Мне причастен пикантный полет на хвосте перетертого нерва, Мой напор сокрушит Гималаи и гордые Анды В монотонной свирепости черной и злой сарабанды.
Sanctus Deus, Sanctus fortis, Sanctus immortális, miserére nobis, Miserére nobis. Sanctus Deus, Sanctus fortis, Sanctus immortális, miserére, Miserére nobis.
Треск разорванной ткани, бесстыдная мгла, В обнаженной нирване схлестнулись тела. Шорох кожистых крыл - нас баюкают ангелы ночи. Диким хмелем обвейся и стыло смотри, Как звезда эдельвейса раскрылась внутри, Как вибрирует в плеске соития мой позвоночник.
Хрип дыхания слушай, забудь про шаги на дороге - Там пришли за тобой, только это до времени ждет. Ты нагая взойдешь на разбитые черные дроги, И безумный возница оскалит ликующий рот.
Леденяще и скупо ударит луна, Содрогнется над крупом возницы спина, Завизжат на дорожных камнях проступившие лица. В тусклых митрах тумана под крыльями сна Расплетут пентаграмму нетопырь и желна И совьют на воздусех пылающий бред багряницы.
Но не помни об этом в упругом пьянящем экстазе, Выпестовывай сладость мучительной влажной волны. Звезды рушатся вбок, лик ощерен и зверообразен, Время взорвано зверем и взрезана кровля спины.
Кто сказал: \"Казанова расчетлив,\" - тот врет неумело, Я люблю безоглядно врастать в прежде чуждое тело. Полночь, руки внутри, скоро сердце под пальцами брызнет, Я пленен сладострастьем полета на осколке взорвавшейся жизни!
Снова шорох вдоль стен, мягкий бархатный стук, Снова поступь легка - шаг с мыска на каблук, И подернуты страстью зрачки, словно пленкой мазутной. Любопытство и