Когда в угрюмый час ночной, Однажды, бледный и больной, Над грудой книг работал я, Ко мне, в минуту забытья, Невнятный стук дошел извне, Как будто кто стучал ко мне, Тихонько в дверь мою стучал — И я, взволнованный, сказал: «Должно быть так, наверно так — То поздний путник в этот мрак Стучится в дверь, стучит ко мне И робко просится извне В приют жилища моего: То гость — и больше ничего».
То было в хмуром декабре. Стояла стужа на дворе, В камине уголь догорал И, потухая, обливал Багряным светом потолок; И я читал… но я не мог Увлечься мудростью страниц… В тени опущенных ресниц Носился образ предо мной Подруги светлой, неземной, Чей дух средь ангельских имен Ленорой в небе наречен, Но здесь, исчезнув без следа, Утратил имя — навсегда!
А шорох шелковых завес Меня ласкал — и в мир чудес Я, будто сонный, улетал, И страх, мне чуждый, проникал В мою встревоженную грудь. Тогда, желая чем-нибудь Биенье сердца укротить, Я стал рассеянно твердить: «То поздний гость стучит ко мне И робко просится извне, В приют жилища моего: То гость — и больше ничего».
От звука собственных речей Я ощутил себя храбрей И внятно, громко произнес: «Кого бы случай ни принес, Кто вы, скажите, я молю, Просящий входа в дверь мою? Простите мне: ваш легкий стук Имел такой неясный звук, Что, я клянусь, казалось мне, Я услыхал его во сне». Тогда, собрав остаток сил, Я настежь дверь свою открыл: Вокруг жилища моего Был мрак — и больше ничего.
Застыв на месте, я впотьмах Изведал снова тот же страх, И средь полночной тишины Передо мной витали сны, Каких в обители земной Не знал никто — никто живой! Но все по-прежнему кругом Молчало в сумраке ночном, Лишь звук один я услыхал: «Ленора!» кто-то прошептал… Увы! я сам то имя звал И эхо нелюдимых скал В ответ шепнуло мне его, Тот звук — и больше ничего.
Я снова в комнату вошел И снова стук во мне дошел Сильней и резче, — и опять Я стал тревожно повторять: «Я убежден, уверен в том, Что кто-то скрылся за окном. Я должен выведать секрет, Дознаться, прав я или нет? Пускай лишь сердце отдохнет, — Оно, наверное, найдет Разгадку страха моего: То вихрь — и больше ничего».
С тревогой штору поднял я — И, звучно крыльями шумя, Огромный ворон пролетел Спокойно, медленно — и сел Без церемоний, без затей, Над дверью комнаты моей. На бюст Паллады взгромоздясь, На нем удобно поместясь, Серьёзен, холоден, угрюм, Как будто полон важных дум Как будто прислан от кого, — Он сел — и больше ничего.
И этот гость угрюмый мой Своею строгостью немой Улыбку вызвал у меня. «Старинный ворон!» молвил я, «Хоть ты без шлема и щита, Но видно кровь твоя чиста, Страны полуночной гонец! Скажи мне, храбрый молодец, Как звать тебя? Поведай мне Свой титул в доблестной стране, Тебя направивший сюда?» Он каркнул: — «Больше — никогда!»
Я был не мало изумлен, Что на вопрос ответил он. Конечно, вздорный этот крик Мне в раны сердца не проник; Но кто же видел из людей Над дверью комнаты своей, На белом бюсте, в вышине, И наяву, а не во сне, Такую птицу пред собой, Чтоб речью внятною людской Сказала имя без труда, Назвавшись: Больше — никогда?!
Но ворон был угрюм и нем. Он удовольствовался тем, Что слово страшное сказал, — Как будто в нем он исчерпал Всю глубь души — и сверх того Не мог добавить ничего. Он все недвижным пребывал, И я рассеянно шептал: «Мои надежды и друзья Давно покинули меня… Пройдут часы, исчезнет ночь — Уйдет и он за нею прочь, Увы, и он уйдет туда!..» Он каркнул: — Больше никогда!
Такой осмысленный ответ Меня смутил. «Сомненья нет», Подумал я: "печали стон Им был случайно заучен. Ему внушил припев один Его покойный господин. То был несчастный человек, Гонимы