Ну давай, милая, сумела дойти до дома, Я тебя поздравляю с этим весьма, Говорите, за окнами пятница? Да какая уж разница. Кома. Хроническая затянувшаяся кома. И бесконечная белизна. Свари себе чашку кофе, все равно ночка будет без сна; Как же хорошо, что ты сегодня одна, И квартира твоя пуста. Тогда знаешь, а к черту кофе. Есть хорошая бутылочка вискаря. С нею, быть может, не надолго станут тише Звуки за окнами и сама тишина, И в самозабвении система нервная высчитает, Что еще не настолько поражена. Так проходит час, другой; и наступает, медленно, третий. Кажется, уложив город весь спать. Ну, почти. Там еще миллионеров дети, Думают, в каком месте VIP столик им заказать. Ты, тем самым, едва поднимаешься с пола, На котором все это время сидела без слов. Наблюдая затяжную метель, Цедя виски чистым, без льда и колы, Ты встаешь и шатаясь идешь в постель. И навзничь падаешь изнуренная. Смиренно, как самоубийцы с мостов. Ты чувствуешь запах железа коленого ? Ты слышишь звоны оков ? Ты слышишь. Потому как начинается то, от чего ни спасают врачи. Страшно? Ты еле дышишь. В квартиру вошли палачи. И ты в ужасе. Знаешь, что нужно скорее бегством отсюда спасаться, Но тело, словно не твое, тебя не слышит. И этот белый потолок вдруг начинает спускаться, Открываются окна сами; и ветер шторы колышет. Концентрация силы воли шкалит: Тело - вата; и это не изменить никак, И ты знаешь, что живой они тебя не оставят. И только слезы скупые стекают во мрак. А шаги палачей тем временем громче и ближе, И доносится хриплая песнь из за стены: "Смерть всему. Я весь мир ненавижу! Мы посланники Сатаны." Вот вошли они. И становится мира мало. Лица их, обожженные в пепелище столетия назад, Со зловонным запахом и цветом коралла, К тебе наклоняются ниже и прямо в глаза глядят. И руки их мерзкие с гнилыми ногтями Лезут в рот к тебе и достают наружу язык, И протыкают его гвоздями. И один палач у другого вырывает кадык. И кладет его в твои руки нежные, И ты чувствуешь крови тепло на своих руках, А другой тем самым сдирает с тебя одежду, А другой ломает пальцы на нежных твоих ногах. А еще один одним взмахом плетки Оставляет навечно след на коже твоего живота, И от боли нейдет воздух в легкие, А только кругом идет голова. И еще один взмах, и еще один след. И еще, и еще - и не счесть. И ты шепчешь слова из прочтенных тобою вед, Но не видишь присутствие святости здесь. И приходят еще палачи, вносят в комнату дыбу, И без всяких сомнений начинается ад, И ты воешь от боли; от растяжек и перегибов, Все суставы отныне глядят назад. И ты шепчешь: " Прошу вас, скорее, Испустите мой дух и позвольте увидеть брахман", А тем временем веки становятся все тяжелее, Но все легче путь к облакам. И кажется, что уж хуже? Куда уж дальше? Дальше можно. И в одежде Марии Святой С шумом в комнату врывается Банши И лицо твое трет кислотой. И сгорают ресницы и щеки, губы, А старуха берется так радостно хохотать, И палач выдирает все твои зубы, А другой начинает кожу твою сдирать. Кожу сдирать... Вопиющие адовы муки! Тело в лихорадочном мандраже так и бьет. Твои оры не походят на человека звуки, А палач все поет, и поет, и поет... Боль сия адова переходит границы сущего, Тело рвет на части, но уже изнутри, И в кровавой пелене видишь ты Всемогущего. Он шепчет тебе: "Я терпел. Ты терпи". И еще, и еще, и еще - и не счесть... Тишина. И ты открываешь глаза. И часы в гостиной бьют ровно шесть. А ты лежишь на кровати в одежде, одна. И безумно болит голова. Поднимаешься, ноги сводит. От чего то открыто окно. Вот же утро какое сегодня! Вот же сон, о таком и не снимут кино! Зеркало капризно, ревнуя тебе рисует Очертания прекрасного юного тела анфас... Ты улыбаешься. Осадок минует. И снимаешь от счастья рубашку ты в раз. И так же в раз пропадает улыбка и