Она торгует на рынке пирожками в разнос, равнодушные скулы, набок свёрнутый нос. Её законный муж, пьяный глупый медведь, упёр приклад в пол и потолок покрасил в медь. Сейчас у ней ухажёр сутулый, как цапля, но главное - не бьёт её, когда кривой, как сабля. Читает вслух стихи ей - Бродский, Манльденштам, водит в кино и в паспорте готов поставить штамп. Малой на улице - сам по себе, как подорожник, он не боится никого, ведь у него есть ножик. Его тошнит от пирогов, он ненавидит стихи, а поп, с которым он бухал, простил ему грехи. Волчонок вырастет волком и будет рвать псов, он понимает слово \"боль\", не знает слова \"любовь\". Это не Маугли. Ты смотришь на угли - это для ангелов он жёг сигнальные огни.
Чертит полосы соль на щеках, треплет волосы ветер в облаках, поют птицы, ангелы с ними, когда-нибудь мы станем другими…
Мать умерла, и он в запой ушёл по тяжкой: спирт осетинский, цыганская черняшка. Внезапно трезв, при памяти, в своем уме, пришёл в военкомат: хочу служить своей стране. Боялись все - после отбоя, в лесу у речки, втихую вмазывались промедолом из аптечки. Он отказался и, когда их резали ночью, поднял тревогу - автоматной очередью. Чтоб не качалась лодка, надо стереть память, сейчас стабильно всё, не разжигайте пламя. Горели люди в танках факелами, плавился воздух - последний Новый год он встретил в Грозном. Волчонок вырастет волком и будет рвать псов, он понимает слово \"боль\", не знает слова \"любовь\". Это не Маугли. Ты смотришь на угли - это для ангелов горят сигнальные огни.
Чертит полосы соль на щеках, треплет волосы ветер в облаках, поют птицы, ангелы с ними, когда-нибудь мы станем другими…