Русский холод нерешительно вошел в потепления медлительную фазу; хорошо, что нам не сразу хорошо, для России очень плохо все, что сразу
В летальный миг вожди народа внесли в культуру улучшение: хотя не дали кислорода, но прекратили удушение.
К нам хлынуло светлой волной обилие планов и мыслей, тюрьма остается тюрьмой, но стало сидеть живописней.
К исцелению ищет ключи вся Россия, сопя от усердия, и пошли палачи во врачи и на курсы сестер милосердия.
Вдруг ярчает у неба свет, веют запахи благодати, и, приняв просвет за рассвет, петухи поют на закате.
Вновь поплыли надежд корабли под журчанье чарующих звуков; наших дедов они на*бли, будет жаль, если смогут и внуков.
Боюсь, что вновь обманна весть и замкнут круг, и снова будем сено есть из властных рук.
Не стоит наотмашь и с ходу Россию судить и ругать: Бог дал человеку свободу и право ее отвергать.
Он был типичный русский бес: сметлив, настырен и невзрачен, он вышней волею небес растлить Россию был назначен.
Вожди протерли все углы, ища для нас ключи-отмычки, чтоб мы трудились как волы, а ели-пили как синички.
Нельзя поднять людей с колен, покуда плеть нужна холопу; нам ветер свежих перемен всегда вдували через #опу.
Свободное слово на воле пирует, и сразу же смачно и сочно общественной мысли зловонные струи фонтаном забили из почвы.
Когда однажды целая страна решает выбираться из гавна, то сложно ли представить, милый друг, какие веют запахи вокруг?
Куда-то мы несемся, вскачь гоня, тревожа малодушных тугодумов обилием бенгальского огня и множеством пожарников угрюмых
Изнасилована временем и помята, как перина, власть немножечко беременна, но по-прежнему невинна.
Никакой государственный муж не спасет нас указом верховным; наше пьянство — от засухи душ, и лекарство должно быть духовным.
Вынесем все, чтоб мечту свою страстную Русь воплотила согласно судьбе; счастье, что жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе.
Народный разум — это дева, когда созрела для объятья; одной рукой стыдит без гнева, другой — расстегивает платье.
Ты вождей наших, Боже, прости, их легко, хлопотливых, понять: им охота Россию спасти, но притом ничего не менять.
Все стало смутно и неясно в тумане близящихся дней; когда в России безопасно, мне страшно делается в ней
В галдящей толпе разношерстного сброда я с краю безмолвно стою; всего лишь на жизнь опоздала свобода — как раз целиком на мою.
Россия взором старческим и склочным следит сейчас в застенчивом испуге, как высохшее делается сочным, а вялое становится упругим. Я блеклыми глазами старожила любуюсь на прелестную погоду; Россия столько рабства пережила, что вытерпит и краткую свободу.
Бросая свой дом, как пожарище, — куда вы, евреи, куда? Заходят в контору товарищи, выходят — уже господа.
Какая глупая пропажа! И нет виновных никого. Деталь российского пейзажа — я вдруг исчезну из него.
Я не знаю судьбы благосклонней, чем фортуна, что век мой пасла — не она ли на жизненном склоне мою душу изгнаньем спасла?
Мы едем! И сердце разбитое колотится в грудь, обмирая. Прости нас, Россия немытая, и здравствуй, небритый Израиль!