Все дороги России — беспутные, все команды в России — пожарные, все эпохи российские — смутные, все надежды ее — лучезарные.
Благодарю тебя, Создатель, что сшит не юбочно, а брючно, что многих дам я был приятель, но уходил благополучно. Благодарю тебя, Творец, за то, что думать стал я рано, за то, что к водке огурец ты посылал мне постоянно. Благодарю тебя, Всевышний, за все, к чему я привязался, за то, что я ни разу лишний в кругу друзей не оказался. И за тюрьму благодарю, она во благо мне явилась, она разбила жизнь мою на разных две, что тоже милость. И одному тебе спасибо, что держишь меру тьмы и света, что в мире дьявольски красиво, и мне доступно видеть это.
Друзьями и покоем дорожи, люби, покуда любится, и пей, живущие над пропастью во лжи не знают хода участи своей.
Серебра сигаретного пепла накопился бы холм небольшой за года,пока зрело и крепло все, что есть у меня за душой.
Когда нам не на что надеяться и Божий мир не мил глазам, способна сущая безделица пролиться в душу как бальзам.
Среди воров и алкоголиков сижу я в каменном стакане, и незнакомка между столиков напрасно ходит в ресторане. Дыша духами и туманами, из кабака идет в кабак и тихо плачет рядом с пьяными, что не найдет меня никак.
Несчастья освежают нас и лечат и раны присыпают слоем соли; чем ниже опускаешься, тем легче дальнейшее наращиванье боли.
Тлетворной мы пропитаны смолой апатии, цинизма и безверия. Связавши их порукой круговой, на них, как на китах, стоит империя.
Повсюду, где забава и забота, на свете нет страшнее ничего, чем цепкая серьезность идиота и хмурая старательность его.
Плевать, что небо снова в тучах и гнет в тоску блажная высь, печаль души врачует случай, а он не может не найтись.
Я заметил на долгом пути, что, работу любя беззаветно, палачи очень любят шутить и хотят, чтоб шутили ответно.
Из тюрьмы ощутил я страну — даже сердце на миг во мне замерло — всю подряд в ширину и длину как одну необъятную камеру.
Империи летят, хрустят короны, история вершит свой самосуд, а нам сегодня дали макароны, а завтра — передачу принесут.
Здесь жестко стелется кровать, здесь нет живого шума, в тюрьме нельзя болеть и ждать, но можно жить и думать.
Мы жизни наши ценим слишком низко, меж тем как то медвяная, то деготь история течет настолько близко, что пальцами легко ее потрогать.
С годами жизнь пойдет налаженней и все забудется, конечно, но хрип ключа в замочной скважине во мне останется навечно.
Был юн и глуп, ценил я сложность своих знакомых и подруг, а после стал искать надежность, и резко сузился мой круг.
Не требуют от жизни ничего российского Отечества сыны, счастливые незнанием того, чем именно они обделены.
В объятьях водки и режима лежит Россия недвижимо, и только жид, хотя дрожит, но по веревочке бежит
Вокруг себя едва взгляну, с тоскою думаю холодной: какой кошмар бы ждал страну, где власть и впрямь была народной.
Вчера сосед по нарам взрезал вены; он смерти не искал и был в себе, он просто очень жаждал перемены в своей остановившейся судьбе.
По камере то вдоль, то поперек, обдумывая жизнь свою, шагаю и каждый возникающий упрек восторженно и жарко отвергаю.
В неволе я от сытости лечился, учился полувзгляды понимать, с достоинством проигрывать учился и выигрыш спокойно принимать.
В тюрьме вечерами сидишь молчаливо и очень на нары не хочется лезть, а хочется мяса, свободы и пива и изредка — славы, но чаще — поесть.