Он так приходил - раздавался звонок. В прихожей, почти что не чувствуя ног, Стояли мучительно молча. Ни разу заранее не говоря, В начале июля, в конце сентября, Чуть дождь мостовые намочит.
Он так оставался - почти навсегда, Сердито на кухне кипела вода, И в масле шипели пельмени. В стиральной машине - круженье носков, А мы обсуждали сезон отпусков, И то, что дожди к перемене
Времен. Ну, хотя б, к переводу часов , И тек по столу парафиновый сок, Ломаясь и хрустко, и хлёстко. И свечи чадили, и реки текли Монахи по городу весело шли И медлили на перекрестках.
Он так уходил - он смотрел на часы И брови - две тёмных прямых полосы - Сходились и вновь расходились. Потом обувался и долго еще Завязывал шарф, укрывался плащом, Как кожей сухой крокодильей.
И в масле шипела проклятая суть Того, что не нас на носилках несут, Но вещи, привыкшие к носке, Потом переходят к друзьям и другим Друзьям, из которых иные - враги, Застрявшие на перекрестке.
Он так возвращался - и скоро уже, Мигающий свет на шестом этаже Сменился на новый фонарик. И реки чадили, и свечи текли, И нас уносили. И нас унесли. Остались пельмени, война их
Не тронула. То есть с собой не взяла, И он не вернулся - такие дела, Но запах сгоревшего масла Когда его чувствуешь, колет десну, Как хвост крокодилий тебя захлестнул, И давит привычная маска.
Монахи, что босы встают на весы, На реки - две темных прямых полосы, И словно качели, качают, Остались стоять между этим и тем, На страже, на том перекрестке систем, Которые время вращают.
И темные брови сходились. Потом Глотаешь дожди пересохшим зонтом, Дожди, перекрестки и знаки. Потом возвращался. Потом уходил, И в небе летел молодой крокодил, Зеленый и синий с изнанки.