Allen Ginsberg - Kaddish | Текст песни

• Тексты песен
• Allen Ginsberg
• Kaddish

Pesni.guru - сайт для Гуру

Посвящается Наоми Гинзберг (1894—1956)

Как странно думать о тебе теперь, ушедшей без корсета и застёжек,
гуляя по солнечному тротуару Гринвич Вилидж.
Манхэттен, центр, ясный зимний полдень, а я не спал всю ночь,
болтал, болтал, читал вслух каддиш, слушал, как вопиет из
граммофона слепой Рей Чарльз блюз
и ритм и ритм — и память о тебе спустя три года — читая полные
триумфа строфы Адонаи вслух — рыдал, осознавая как мы страдаем —
И как Смерть, то самое лекарство, мечта поэтов ими восхвалённая,
воспетая, истолкованная в Псалмах еврейских и буддистской Книге
Ответов — как в собственном моем воображении
о высохшем листе — на закате —
Текущая обратно жизнь, Твоё время — и моё движение к смерти,
последнему мигу — цветок пылающий во Дне — и что потом,
воспоминанье духа самого, узревшего, как американский город
вдалеке пронзила молния, и вечный сон обо Мне или о Китае, или о
Тебе, о призрачной России, или о скомканной постели что никогда и
не существовала — как в темноте поэма — сверкнув, ушла в Небытие —
Нет слов, и не о ком рыдать, лишь об оставшихся во Сне,
попавшихся в капкан его исчезновенья,
Вздыхающих, вопящих там, скупающих и продающих куски
иллюзий, молящихся друг другу,
молящихся Творцу, который во всём — желание или неизбежность?
Пока это длится, Видение — и больше ничего?
Оно вокруг меня, когда я выхожу из дома и иду, оглядываясь через
плечо —
Седьмая авеню, зубцы стеклянных офисных коробок, толкающих
друг друга в высоту под облака, высокие, как небо,— и, слава Богу —
всё те же голубые небеса.
Или иду по Авеню на юг, туда — когда иду я к Нижнему Ист-Сайду — где
ты гуляла полсотни лет тому назад, маленькая девочка — русская, ела
первые ядовитые американские помидоры — была напугана в доках —
Потом пробивалась сквозь толпу на Орчард-стрит, куда? — в Ньюарк —
в кондитерскую лавку, к впервые сделанной домашней газировке,
самодельному мороженному в чулане на коричневом дощатом полу —
К учёбе свадьбе нервному срыву, операции, педучилищу, и
погружению в безумие, в Сон — что эта жизнь?
К Ключу в окне — блеск великого Ключа ложится на Манхеттен, и на
пол, и падает на тротуар — трогательным, одиноким бесконечным
лучом, пока я спускаюсь по Первой авеню к Еврейскому театру — в
район бедноты.
ты знала, и я знаю, хотя теперь всё это безразлично — Как глупо —
одолеть и Патерсон, и Запад, и Европу, чтоб вновь возвратиться
сюда,
где на ступеньках у дверей крикливые компании испанцев и
темнокожие парни на мостовой, где лестницы пожарные стары как ты
— Хотя теперь-то ты уж не стара, всё это здесь со мной осталось —
Да я и сам, похоже, стар как мир — и полагаю, мир умирает с нами —
достаточно, чтоб отказаться от преходящего — всё, что приходит,
исчезает навсегда —
И это хорошо! Раз позволяет нам не сожалеть — о страхогенераторах,
упущенной любви, агонии мучительной в конце —
Который так похож на льва, что пожирает душу — и Агнец, душа,
увы, приносит себя в жертву жестокой жажде перемен — волосы и
зубы — гул сломанных костей, череп обнаженный, хруст рёбер,
гниющие останки, обманывающая мозг Неумолимость
Ой-ой! Нам плохо! Мы в тупике! А ты сбежала, Смерть дала тебе
уйти, Смерть Милосердна, ты ведь обманула век, ты обманула Бога,
ты судьбу надула — Ты обманула и себя в итоге — Чистая — Обратно в
мрак Рожденья прежде твоего отца, прежде всех нас — прежде века —
Вот он, покой. Закончились страдания твои. Я знаю, что куда б ты
ни ушла, там хорошо.
Нет больше клумб цветочных летнего Нью-Йорка, нет радости, нет
больше страха перед Луисом,
И нет больше его кротости и очков, школьных семинаров, долгов,
страстей, звонков пугливых телефонных, затраханных кроватей,
рук, родни,—
Нет больше Эланор — твоя сестра тебя опередила — мы скрыли от
тебя — что ты её убила — или она сама себя убила из снисхождения к
тебе — подагрическое сердце —
смерть убила вас обеих — Безразлично —
Нет больше памяти о матери твоей, 1915 год слёз в немом кино
неделю за неделей — забываясь, наблюдая как Мэри Дресслер
взывает к гуманизму, как Чаплин молодой танцует,
как Шаляпин, пел Бориса Годунова в Метрополитэн, всю оперу
заполнив царским басом — стоя на галёрке с Эланор и Максом —
смотрели как Буржуи рассаживаются в партере, сверкая
бриллиантами, мехами,
А молодые социалистки, путешествуют автостопом по
Пенсильвании, в спортивных чёрных панталонах, фото 4х
обнявшихся девушек на фоне пустоши, застенчивые, смех в глазах,
девственное одиночество 1920го
все эти девушки состарились или мертвы, теперь уже и эти локоны в
могиле — счастливы нашедшие мужей —
Ты нашла — и я родился вскоре — и брат мой Юджин (он всё ещё
горюет и будет горевать пока не умрёт, ведь он болен раком — или
убьёт себя — конечно позже — скоро он уже начнёт об этом думать)
И вот последний миг моих воспоминаний, в котором вижу всех их,
сквозь себя,— но только не тебя.
Я не могу представить, что чувствовала ты — когда гримаса смерти
опустилась на лицо — твоё — была ли ты готова?
Идти куда? В тот Мрак — который — сиянье Бога? Повелитель
пустоты? Как око в чёрном облаке ?6?