Нас здесь пять тысяч, на этой маленькой пяди города. Пять тысяч нас здесь. А сколько всего, в других городах и по всей стране? Только здесь десять тысяч рук, тех, что сеют и пускают фабрики в ход. Сколько же, сколько людей всего подавлены страхом, безумьем, террором?
Шестеро наших ушли, потерявшись в темном пространстве звездном. Один из них умер, один избит. И никогда бы не смог я поверить, что люди так могут бить человека. Другие четверо сами решили Покончить со всеми страхами разом. Прыгнул один в пустоту, другой размозжил себе череп ударом о стену. Но все в глаза своей смерти открыто смотрели. Как страшно лицо фашизма! Холодно в жизнь проводят они свои планы и ни на что не взирают. Кровь для них – словно медали. Акт героизма – бойня. Бог мой, и это – мир, сотворенный тобою? Ради этого были семь дней твоих трудов и забот? В четырех стенах этих есть только номер, который расти не умеет. Лишь желание смерти становится все сильнее. Но с каждой новою вспышкой сознанья я вижу прибой без биения жизни, вижу мерный пульс бездушной машины, вижу, с лицами повивальных бабок, военных, чьи улыбки от сладости липки. Мексика, Куба, где вы? Кто обличит эту дикость? Нас десять тысяч рук, Что уже созидать не могут. Сколько же нас всего по стране? Кровь товарища Президента бьет сильнее, чем пули и бомбы. Но и наш кулак для удара поднимется снова.
Как плохо выходишь ты, песня, когда я пою тебя в страхе, в страхе живых и сущих пред смертью, навстречу грядущей. Я вижу себя среди стольких мгновений, распахнутых в вечность, где крик и молчание – только ступени к заветной той песне, что так и не вылилась в пенье. Та песня, что слышал и слышу, растет, как зерно, из мгновенья…