Прошлой мне не до слез, настоящей мне не до смеха, из динамиков на перроне играет Эдита Пьеха, я сажусь в поезд, но только от тебя не уехать, потому что от себя не уехать.
Зато рельсы длинны, как реки, и блестящи, тоже как реки, по вагону снуют тетки, продают паутинки-шали, сканворды и чебуреки, встанешь в тамбуре покурить - непременно зайдут, пристанут: вазы, стеклянные колокольчики, бокалы из Гусь-Хрустального,
заберите, не показывайте, чего мы тут не видали, не куплю ничего ненужного, все ненужное достанется даром, дальние дали за пыльным стеклом, запах воды и гари, мятые беломорины в серебряном портсигаре,
никаких дивных див, почти невидные виды, каждый третий пассажир запивает доширак аквавитой, у каждого второго - мятая кожа и умные злые глаза инвалида, и все параллельны друг другу, а значит, не пересекутся в мире Эвклида,
глупые бессвязные мысли, разрушительный быт для любовных лодок, в поезде "Москва-Петушки" никогда не приедешь в Лондон, правильно было у Пелевина - и понятно, как для детсада, и все мы пересаживаемся, не замечая станции пересадок,
исповедуемся кому попало, дрыхнем на узких полках, сексом занимаемся через мембраны, целуемся сквозь перепонки и толкаем друг друга в проходах, потому что а че тут - нечего, и не помним, что будет конечная. Забыли вообще о конечной.
А она наступает вскоре - и нет, никакого горя, просто выясняется, что все это время ты ехал в соседнем вагоне, оказалось константами, про что мы думали - переменные, так что из поезда мы выходим одновременно,
без тоски, как написал классик, без любви и тем более без печали, и тебя не встречают здесь, и меня, разумеется, не встречают, и мы хором думаем - и звучим друг другу, как эхо: "От тебя не уехать, поскольку от себя не уехать".
А какая мораль - никакой, конечно, морали, багажа в пять раз больше, чем мы изначально брали, ты таскаешь сумки, я курю беломор в потемках - и звенит колокольчик стеклянный в руках у какой-то тетки.