Если и есть проклятие, что разгоняет сны, я не задумавшись трижды ему б подверглась, может оно защитит моё тело от той дыры, что посреди груди чёрною кляксой разъелась. Гулкою жаждой она опаляет мозг, сердце щемит в непонятной, пустой тревоге; а за спиною сгорает последний мост нашей кривой, неоконченной, но дороги.
Я так боюсь, что вокруг темно, что набиваю дыру компотом из посторонних, недородных, даже недознакомых ещё, неиспорченных, инородных. И это лечит, словно болезнь проста, но приедается, словно наркотик сложен, если сейчас мало мне разбивать сердца, кто через месяц иль год мне уже поможет?
Стрелки опять совершают свой мерный путь, грустно считает года наша дряхлая память, но неужели мне уже не вернуть тёплого счастья, ярко горящего, пламя? Вновь циферблаты, дрожа, подлетают вверх, и разум мой уже прошлое не тревожит, я предвкушаю, что сейчас будет смех, смех до молчанья.
Он в моём сердце ожил.
Но я ошиблась. Я и забыла лис, что так нечестно вдруг на него похожи; Смех мой не ожил: он отпустил лишь в высь с чёрными перьями воронов и прохожих, что заточила я в сердце своём, в дыре. Это ль моё проклятие или слабость, это ль оно отгоняло любовь к зиме, к ближним моим и к тому, что осталось после тебя