Нельзя ли составить закон против людей, Которые уже не в силах улыбаться На встречном ветру. Нельзя ли блевать более прилично На едва слышимое сердце подростков? Я больше не могу жить таким подавленным, По горло сытый приключениями, Которые никогда не звучат по-настоящему. Я дымлюсь, я ломаюсь. Когда ты плачешь – это смешно. Счастье без неприятностей кажется мне Очень занудным.
Мой друг ушел Плевать против ветра. Все его зубы были вырваны, вырваны. Твоя любовь рушилась. Ветер не обидится на меня за то, Что я стираю, стираю то, что от тебя осталось.
Но веря в это, Мы не переставали Забываться, забываться немного спокойнее. Кажущийся слишком открытым, Но внутри твои вздохи. Я слишком много пью, я терплю, Но не хочу уходить. Твоя улыбка, твоя улыбка, Но кто из нас двоих возьмет это? Я оставляю тебя ради мира, Чтобы лучше плакать без твоего голоса. Я предпочитаю изолироваться, Потому что, по крайней мере, я думаю, Понятия свободы демонстрируют Наши соболезнования.
Мой друг ушел Плевать против ветра. «Жестокость, жестокость», – тихо напевал он мне. Моя любовь рушилась. Ветер не обидится на меня за то, Что я стираю то, что они иногда воскрешают.
Я на самом деле не слышу. Кричите еще и еще! Мое сердце хнычет, Но разве есть снаружи что-то лучше?
Я на самом деле не слышу. Кричите еще и еще! Мое сердце, хныкающее, Чтобы немного приукрасить, немного схитрить. Немного приукрасить, немного схитрить.
Простим друг другу войны, – Те, которые не прощают. И набросаем лихорадку моей мании величия.
Растерзаем друг другу сердца, Не дожидаясь страшного холода. Сожаления, боль больше не будут Подчиняться нашему закону.
Но у тебя такой гордый вид, От того, что ты гибнешь в битве. Но у тебя такой гордый вид, Но у тебя не такой вид…
Я воображал самое худшее, Но ты все рассчитала. Мистингетт1, я клянусь любить только Вас, Любить только Вас.