Она водила большой старый ЗИЛ с дверьми, выпадающими наружу, и швейной машинкой под задним стеклом. Спереди, на капоте, вместо эмблемы горела лампочка, похожая на гигантское яйцо. Была у нее пасхальная шляпка с автографом самого Левитана, а в волосах ее всегда были опилки. И она прорезала две дырки на платье - для этих ее крыльев, что в любой момент могли вырасти на лопатках. Крылья из перьев и изоленты. И когда она становилась пьяной и мягкой, она всегда пела про Нижний Тагил, что на Урале, где ветер крепок, а люди не суют нос в чужие дела... У нее было с полсотни футбольных мячей, отобранных ею у ребятни. И еще она собирала кости всех мастей. И жила она в крытом прицепе под мостом, гнала собственный спирт и давала детишкам сигареты. Ее ударило молнией восемь или девять раз, и она ненавидела даже упоминания о грозе. Она изобрела свой собственный язык, и всегда была в резиновых сапогах. Могла подлечить что угодно на ходу. И губы ее были, как вишни, И была она сильнее любого мужчины. А пахло от нее соляркой и шипеньем перебродившего кваса.
Это она замазала грязью пчелиное жало, когда я гулял на ручье. И подарила мне первый поцелуй. Самый первый поцелуй.