«В Атлантиде все время ночь, — шепчет Эмори его мать. — Это место из тех, где нынче расхотевшие воевать из своих затонувших окон или подле уснувших глыб смотрят в небо, но видят только разноцветные стаи рыб.
Атлантида на дне, мой мальчик, как оазисы там, в песках. Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф».
Миссис Льюис целует в лоб его, гасит свет, закрывает дверь. Он лежит, под его кроватью дремлет страшный зубастый Зверь. Зверь поводит во сне когтями, сон течет у него меж жил, сон о том, как мальчишка дышит, как нутро у него дрожит.
Зверю голодно, Зверю голо, не сдержаться и не стерпеть — он вползает мальчишке в душу, он ложится в грудную клеть.
И они засыпают тихо, и во снах их костры трубят. Утром Эмори смотрит в зеркало, видя Зверя, а не себя. Впрочем, больше никто не видит так же пристально-глубоко, Зверь чуть дышит, он смотрит жадно, льется тень из его зрачков.
Миссис Льюис приходит тихо, когда ночь чуть дрожит в окне, и читает про Атлантиду, и про вечную ночь на дне. И Зверь слушает напряженно, и звенит у него в висках: «Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф.
Там умеют справляться с болью, там легко, там темно внутри..» И пусть Эмори нет, не слышит, но Зверь слышит, и Зверь горит.
Эм со Зверем взрослеют быстро — вот им четверть, и вот и треть века грянет; и кто-то должен приготовиться умереть, так что Эмори умирает — очень быстро, почти легко. Зверь, проросший ему сквозь тело, получил его целиком,
и от Эмори в этом теле ни единого нет следа, но Зверь помнит про Атлантиду, и он хочет уйти туда. Просто этот бессонный город ему словно мираж в песках. Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф.
Позже в «Пост» в паре слов расскажут, что Э.Льюис шагнул с моста, мать заплачет, отец чуть слышно досчитает семь раз до ста. Его гроб будет снежно-белым, будет день похорон лучист, его девушка будет плакать, а любовница закричит, Миссис Льюис обнимет мужа и уткнется ему в плечо.
Зверь на дне, и он рыщет жадно, горячо ему, горячо, и он видит почти, как в море зажигаются огоньки, Атлантида лежит под синью, там легко текут дни, легки все живущие там; он дышит, он уходит все дальше вглубь, понимая, что не проснуться. Понимая, что не уснуть.
Смерть его не тревожит, впрочем, даже если он умер сам; смерть съедает его досрочно, куда раньше, чем по часам ему жизни дано, но Зверю все равно, ведь стучит в висках эта песня про Атлантиду, про затопленный батискаф, про ее золотые стены, и про башен металл и лед, и Зверь верит, что непременно он найдет ее, он найдет, ведь там каждого кто-то ищет и там каждого кто-то ждет, и у женщин глаза-сапфиры, и их кожа — что теплый мед, и мужчины храбры, и больше не приходится умирать, там бессмертье кусками с хлебом под ромашковый чай с утра подают; наконец-то можно примирится с самим собой и свет солнца дробится в волнах, ставших небом над головой.
…Умирая, Зверь знает точно, что на дне, в золотых песках, Атлантида лежит под синью, как затопленный батискаф. Он хрипит, задыхаясь. Долго отлетает его душа. Атлантида лежит под синью. Атлантида так хороша. Умирая, Зверь понимает, что по-прежнему очень жив, даже если чужое тело отказалось ему служить, даже если чужие кости надломились, и мышцы жжет.
Умирая на дне, Зверь знает, что никто его не найдет. Все становится липким, вязким. Осознание бьет как нож: Атлантида всего лишь сказка. Атлантида всего лишь ложь.