совесть - удавка, сука этакая, беспощадная и наглая. на чай ходит хозяев не спрашивая, по кабакам шляется, по душам завсегдатаев и душит, душит, душит, душит, а из горла воздух шорохом листвы гнилой шипит, а эта сволочь из дверей выходит, свистит, улыбается, лихо виляя бедрами, и тень ее кривляется в подворотнях, и повсюду шорох-песня из уст дирижируемых нашей пассией. спаси меня, боже, я слышу твое дыхание, и стук каблуков эхом звенящий, не твоей ли спутницы? я вижу в дверной щели танцующие тени. а я, забулдыга своих же мыслей, прячусь за этой стеной, да что же! вот он я! пожалуйста! дирижируй! и я спою твою песню! не впервой! боже, ты ли это? ты ли судья-палач, спаситель? ты ли это, отец? на твою ли седую голову падет каждая песня-шорох? твоя ли это спутница, отец? блудница, сеющая страх и муки отчаяния, и руки в крови рабов твоих. ты ли простишь меня, отец? и каждого забулдыгу своих же мыслей. он все шатается по бульварам: и спирт, и, может, виски. мостовая, вымощенная костями, и месяц кружится в истерике, и люди будто на столбах повешены, и блюз играет лишь твоя душа! это ли не шах, отец?! замирает чуть дыша, шагу боясь ступить. тише, тише. может он - последний человек на земле? может - это он теперь судья-палач, спаситель, хоть и поет эту песню-шорох, едва ли не громче и отчаянней всех? бережно неся это самое теплое, искреннее и нежное чувство сквозь баррикады туч, сквозь ливни и грозы. это ли не любовь, отец?! боже, господи, пожалуйста, не молчи! кричи мне в лицо, чтобы чувствовал каждый волос! я жажду услышать твой хриплый голос! сквозь решето календаря и ленты лет, хотя бы раз, однажды, лишь на миг, и ровно тогда песня-шорох превратится в гимн! и не без злости, и не без ужаса, и не без жалости - я посмотрю в глаза тебе, где угли в золе тлеют и горят, и обниму тебя, отец, и разрыдаюсь, как дитя!