Белые руки зависли над клавишами и плавно опустились. Марина вздрогнула. Это был ЕЕ ноктюрн, тринадцатый, до-минорный, огненным стержнем пронизавший всю ее жизнь. Мать играла его на разбитом "Ренеше" и пятилетняя Марина плакала от незнакомого щемящего чувства, так просто и страшно врывающегося в нее. Позднее, сидя на круглом стульчике, она разбирала эту жгучую пружину детскими топорщащимися пальчиками. Тогда эти звуки, неровно и мучительно вспыхивающие, повернули ее к музыке -- всю целиком. Ноктюрн был и остался зеркалом и камертоном души. В школе она играла его на выпускном, выжав слезы из оплывших неврастенических глаз Ивана Серафимыча и заставив на мгновенье замереть переполненный родителями и учениками зал. Пройденное за три года училище изменило ноктюрн до неузнаваемости. Марина смеялась, слушая свою школьную потрескивающую запись на магнитофоне Ивана Серафимыча, потом смело садилась за его кабинетный рояльчик и играла. Старичок снова плакал, захлебываясь лающим кашлем, сибирский полупудовый кот, лежащий на его вельветовых коленях, испуганно щурился на хозяина... Это был ее ноктюрн, ее жизнь, ее любовь. Мурашки пробежали у нее по обтянутой свитером спине, когда две огромные руки начали лепить перекликающимися аккордами то самое -- родное и мучительно сладкое. Он играл божественно. Аккорды ложились непреложно и страстно, рояль повиновался ему полностью, -- из распахнутого черного зева плыла мелодия муки и любви, ненадолго сменяющаяся неторопливым кружевом арпеджио. Большие карие глаза Марины подернулись терпкой влагой, белые руки расплылись пятнами. Пробивающаяся сквозь аккорды мелодия замерла и, о Боже, вот оно сладкое родное ре, снимающее старую боль и тянущее в ледяной омут новой. Валентин сыграл его так, что очередная зыбкая волна мурашек заставила Марину конвульсивно дернуться. Слезы покатились по щекам, закапали на голые колени. Марина сжала рукой подбородок: рояль, Валентин, книжный шкаф -- все плыло в слезах, колеблясь и смешиваясь. И ноктюрн мерно плыл дальше, минор сменился спокойной ясностью мажорных аккордов, холодным прибоем смывающих прошлые муки. Марина встала и неслышно подошла к роялю. Побежали октавы, сыгранные с подчеркнутым изяществом, снова вернулись осколки щемящего прошлого, засверкали мучительным калейдоскопом и собрались, но -- в другое. -- Очищение... -- прошептала Марина и замерла. Тринадцатый катился к концу, слезы просыхали на щеках. -- Очищение... Боль таяла, уходила, отрываясь от души, прощаясь с ней. Белым рукам оставалось мало жить на клавишах: хлынули волны арпеджио и вот он-- финальный аккорд, прокрустово ложе для короткопалых. Марина смотрела как поднялись чудовищные длани и легко опустились. Подождав пока растает звук, Валентин снял руки с клавиш. Марина молча стояла рядом, рассеянно потирая висок. -- Что с тобой, котеночек? -- спросил он, с удивлением рассматривая ее заплаканное лицо