Вечер закрылся ночным покрывалом.
Казаки пили и досыта ели,
Их языки безутешно чесали.
Говор, ни странно, сводили к умершей.
“Правда ли панночка с некошным зналась?”
“Кто, панночка?.. Целая ведьма!
Хутор наш весь извела та несчадно
Я присягну, что ведьма та самая!”
И один ни скончался другим,
Россказни лились о панночке грязной,
Ни конца края не было им,
Одна другой была всё ужасней.
“То Микитку псаря охмурила,
Тот иссох и в пепел истлел.
То дитя и мать искусала,
А у других пила вёдрами кровь!”
“А ну, пан Хома, собирайся
В церковь к покойнице, ночь на дворе!” –
Казак седой осёк ту сумятицу:
“Полно, пора философ идти”.
Мрак под деревьями начал редеть,
Место становилось обнажённей.
Церковь открылась тёмным пятном.
Теплилась кровь от тех историй.
Хлопнула дверь за Брута спиною,
На замок заперли, как велел пан.
“Будем читать, - утешался философ,-
Что тут бояться, эко начнём.
Есть у меня молитвы такие
От мертвецов и нечисти разной,
Как прочитаю, и пальцем не тронут.
Я не боюсь, чего тут бояться!”
Осветив церковь свечами в карнизах,
Светом рассеялся кромешный мрак.
Свысока образа только угрюмо,
Вниз атмосферу взирали, сгущав.
Посреди гроб умершей стоял,
Как удержаться в лицо не смотреть:
“Боже мой, страшна красота”.
Два, и ещё раз смотреть не терпел он.
Буд-то живая, казалось, глядит
На него глазами закрытыми.
И по щеке покатилась слеза,
Алой полна она была крови.
Бурсак отошёл поспешно к крылосу,
Развернул книгу и начал читать
Голосом зычным, громким и сильным,
Диким казалось, бодрившим себя.
Однако с скончанием каждой страницы
Взор его искоса падал на гроб,
Словно невольное чувство шептало:
“Вот, вот встанет. Вот выглянет, вот!”
Но тишина была словно мёртвой,
Гроб неподвижно стоял без души.
Голос, лишь пение, лилось по церкви,
Но с каждой минутой Хома не счадил.
Свои взгляды на этот гроб.
“Если поднимется, встанет она?!” –
Но без живого, лишь треск свечи,
Каплей лишь слышно как падает воск.
“Ну если поднимется?.. О мой бог!!..” –
Голову ведьма приподняла.
Дико взглянул Хома на неё,
Нет, он не верил, он тёр глаза.
Точно сидит она в гробе своём,
Прочь отвёл его ужаса взор.
Снова взглянул, и встала она,
И идёт на него и вперёд.
Раскинула руки, закрывши глаза,
Буд-то бы ловит, ловит его.
И Хома в страхе околе себя,
Круг очертил и молил: “О, господь!…”
Ведьма же встала на самой черте,
Но преступить её не было сил.
Склацав зубами, открыла глаза,
Мёртвые словно и кинулась прочь.
Нет увидеть его не могла,
Круг сквозь глядеть не хватало ей сил.
Бешено бегая тут и там,
Хватая всё, что попало в руки.
Остановившись и, наконец,
Погрозив пальцем, легла она в гроб.
Философ не мог же прийти во своясь,
Глядя на тесное жилище колдуньи.
Но гроб сорвался и начал летать,
Взмываясь прямо над головою.
Но видел Хома, он круг не цеплял,
И в тысячу усилил свои заклинанья.
И грянулся тот, стоя по средине,
Мертвец с него синий поднялся опять.
Крик! Но послышался крик петушиный!
Труп в гроб опустился, крышкой бренча.
Сердце философа билось и билось,
Пот градом катился, но бодрил петух.
Криком своим на помощь ключивши,
Привёл он дьячка на смену к утру.
FACILIS DESCENSUS AVERNI еще тексты
Перевод Translate.vc
Оценка текста
Статистика страницы на pesni.guru ▼
Просмотров сегодня: 2