Два ночи — время, когда спят все те, что целыми дням догорают на работах. Они сродни мимо проезжающим авто, и вроде прицеп надо бросить, но пока тащить готов. В эти минуты настроение на дне третьей бутылки водки, и я просто хаваю дым. Тебе — лакосты белые, удачно переехать, а то старый дом под снос. А мне нужно мало, но — ты. И на расспросы друга: "Давай начистоту!" — я всё равно отвечу: "Да у меня нормально..." Если даже всё давно не так, глаза стеклом останутся. Мой ломаный талер с тебя в куплетах. Чтобы лучше слушать, мне нужен на громкости "плюс", не модный поэт, не думай, не юзая. Прости, просто немного поломало, прости, но просто стал старым —22 с малым.
И растает дым, и никто не вспомнит, что осталось от всех-всех, кто до сих пор ещё болен, таких, как ты, кого в 20 выкинуло стариками между ангелом и бесом, и стали что-то понимать, жаль только, когда уже зажаты в инвалидных креслах.
Когда последний раз плакал — точно не вспомню, воздух поменял на быт заколоченных комнат, привык держать: слабо запечатаны минуты. Теперь в зеркале замечаю седину. Иногда вспоминал, как хоронили друга: по кускам, в мешке полиэтиленовом. Порваны ленты всех историй любовных, типа, на века, до гроба, оказалось, что лот сердца давно уже продан был. Финита ля комедия. А если как ребёнок верил — идите нахуй, дети! Так закрыло внутри, что одному комфортней, ты меня видишь, а я тебя — в упор нет. Каждый день борьба с самим собою, чтобы продолжать верить каждый раз, когда накроет. И теперь либо умирать, пока ещё молодые, либо в бой, но теперь уже одни старики.
И растает дым, и никто не вспомнит, что осталось от всех-всех, кто до сих пор ещё болен, таких, как ты, кого в 20 выкинуло стариками между ангелом и бесом, и стали что-то понимать, жаль только, когда уже зажаты в инвалидных креслах.