мы вышли из метро, после полуночи. на улице было мерзко небо аукалось мокрым снегом и заставляло ежиться сердце на остановке стояла маршрутка, мы запрыгнули на переднее сидение в кабине дышала печка, сушила намокшие перья дворники стирали капли с запотевшего лобового стекла ты повернулась ко мне и спросила: ведь не все успеют? я ответил - да и на душе как-то стало грустно, за тех, кто на нее не успеет мы отъехали семь минут спустя - сироты без цели и денег за стеклом мелькали прохожие, редкие деревья и страшного вида дома я ощущал быстротечность времени и успокаивался глядя на тебя сколько людей не земле, как всем нам ужиться перед глазами качался сувенир - сказочная жар-птица
со свинцовой дрожью на губах, девочка протягивает руку сложенные лодочкой ладошки, тихо бьется сердце в муках оборванцы с улиц городских, кружат вокруг нищенки, как волки и не могут для себя решить: как им поступить с продрогшей девчонкой по привычке надругаться и дать деру с ее нимбом или на коленках танцевать с ворованными свечками в обнимку снег падает кирпичными хлопьями, снежинки проживают недолгую жизнь подворотни выстланы бездомными, с рекламных щитов стекает жир
не холм, а котлован; не счастье, а несчастье в котором часу вчера, я укрылась в норе от ненастья в квартире на пятом этаже, продуваемой ветрами хрущевки сосед выходил из запоя, значит около половины восьмого вечер обернул меня пледом, в несколько шерстяных оборотов зажег на столе свечу, невменяемый светильник не работал я рассказывала сказку хомяку, в которую верила с детства из дивана торчала пружина, созвучная моему кокетству погода сходила с ума, я сидела в норе под пледом вспоминала казаков-разбойников, как оставляла следы белым мелом пила черный горячий чай, с добавленным в него имбирем ночью пересматривала сны: блудной дочери про отчий дом утром поднял будильник, сказал - иди на работу чужие глаза пялились в зеркало, зубная щетка спрашивала - кто ты