Индеец лежал на этом берегу уже давно – так давно, что уже и сам не помнил – кто он, где он, с кем он. Ему было тепло. Медленно он прорастал в эту землю, падал в неё, слушал, слышал… Они давно молчат вдвоём – он и земля.
Он видел корни каждой травинки. Он видел, как они движутся и дышат. Он видел это всем своим огромным коричневым телом.
Травинки постепенно пробрались на его спину, словно доверившись, и стали там жить; появились камни и редкие храбрые деревья. Он лежал молчаливым горным хребтом, как древний дракон с щетиной поросли на спине, на бедрах. Его глаза были закрыты. На веках цапли вили свои гнезда. Они приносили с собой запах неба. Он вдыхал его ноздрями, втягивал, словно это были кусочки перьев. Они щекотали ноздри, заставляли сердце биться чуть-чуть громче – и тогда редкие камни осыпались с его спины, и было слышно, как кто-то в глубине, в темноте, в тепле медленно и осторожно вздыхает.
Небом индейца была земля, ногами индейца была земля – памятью индейца была земля. Всматриваясь, как путешествуют растения по своей жизни, вычёрчивая светящиеся тёплые линии, индеец всегда удивлялся всем этим загадкам – загадке рождения, загадке существования. Когда он хоть что-то, хоть немного понимал, что происходит вокруг, ему хотелось плакать от горячей терпкой любви. Но индейцы никогда не плачут…
И вот однажды в рассветных сумерках появилась она – лиса. Её лапы были лёгкими и быстрыми, движения – острыми и точными. Легко она перескакивала с камня на камень, сосредоточено обнюхивая все травинки, округлые камни, светло-жёлтую насыпь. Индеец насторожился. Это была необыкновенная лиса – индеец сразу это понял. Он увидел, услышал её глаза и почувствовал, что земля баюкает в своих ладонях не только его. Он понял, что вот эта маленькая лиса, с чёрным носом и глазами, как две звезды – что она тоже видит, как прорастают травинки вглубь темноты. Он видел, что это маленькое лёгкое существо знает все языки мира; знает, о чём поют деревья; знает, как выкапывать мышей из нор и читать запахи следов… Индеец улыбался. Теперь он ждал её шагов.
Ему нравилось, когда лиса выкапывала какой-нибудь корешок, быстро разгребая лапами землю на его плече. Он слышал, как она фырчит, слышал её любознательность и острую жажду жизни.
Лиса была для него подарком. - О да! – думал индеец. – Это – самый лучший подарок в моей жизни.
Ему нравилось следить за ней – как она прислушивается, приглядывается, как она бегает в лабиринте его кос, ловит жуков, морщится от цветочной пыли... Ему нравился её силуэт на фоне ночного неба. Лиса прибегала и днём – и тогда солнечные дорожки расплескивались под её лапами, и звук её шагов сливался с криками птиц и цокотом кузнечиков. Иногда индеец тихонько её звал: «Лииииса…» - и она смешно шевелила ушами и смотрела глазами-звёздами прямо на него – и в них было детское любопытство, но длилось это недолго. И вот лиса уже снова деловито бежит, уткнув нос в землю.
А индеец слушал и улыбался. Он был большим. Он был землёй. А она – маленькая лиса с глазами-звёздами. Но почему-то сейчас индеец понял, что его как бы и нет вовсе, и, может, даже не было. И только когда этот маленький зверь прибегал из своих неизвестных земель, индеец слышал звуки – он слышал, как поёт небо, как поют одуванчики; он слышал, как поёт кровь, что бежит по его венам; он слышал, как жаворонком поёт сердце лисы.
И индеец улыбался. Теперь он знал – всё было землею, лисою и Индейцем. А по ночам они летали. И их было много.