переминание с глубокой надежды на ожидание, оджинсованная кожа тяжелого неба гладит, а ненаглядность картины в том, что, кажется, время отхаркивает свои сопли мне на пальто и криками птиц рыдает.
а из шнуров от наушников, ребенок мотает петлю перед ужином, его так душит на вкус ненужность, ведь снаружи играет музыка, громко, и краем уха он мог бы хоты бы окраин вселенной коснуться.
- твоего плеча, но горечью опечатаны блюдца, и куцый букет из растоптанных дней, избежавших полюций. я выверну, как мешок пылисборный себя из-под корня неопределенных функций,
от которых, лишь желанье проснуться, сходить в туалет и слить еще одну унцию.
я буду как макет ожиданий, и не сопьюсь если, то прирасту к креслу, как муха в бассейне варенья увядшая, отдай лопату закопать себя настоящего.
я буду как макет ожиданий, и не сопьюсь если, то прирасту к креслу, как муха в бассейне варенья увядшая, отдай лопату закопать себя настоящего.
пока все, как один, я один как все, не стою и щенка незрячего, как половинка половицы и той пополам сломавшейся о голову или о гололед оголенных голов, прыгаю со ступени в ступень по голень на асфальт слов из своих снов - восемьдесят килограмм мяса без соли.
и стоит ли мне говорить, что история взаимоотношений с тобою, с родни триколору: красная кровь, белое лицо не знает, что это. а я синий от горя блюю под чужую штору, как при шторме в море укачало окончание наших с тобой начинаний.
в книге было вырвано несколько листов в начале, жаль что ты читала ее по диагонали. а птицы возле причала нам с тобою кричали отчаянно, спуская свою мочу нам на плечи, нечаянно.
это игра в шахматы, под моими пешками шахты я обязательно доберусь до твоего шаттла и посшибаю мешающую нам дышать через нос вату, пока под крышами хрустят карусели счетчиков киловаттных.
ведь я все тот же, и ты любишь меня все так же, я все так же не ем спаржу, а ты покажешь мне свои рисунки, в которых я узнаю себя, и по-живому развяжет ребенок шнур возле миндалин.
лишь на его шее останется красный след - след от этим зимних проталин.