тут все написано просто, как будто стихи от Хармса, как на заборе художество, как у пьяного танцы. я похожу на него тем больше, чем старше, время - каша, но, прежде чем есть, я все же привык переспрашивать.
ту ситуацию не вытянуть тоской в эмоциях зрителей, провокациям серых кителей, мне просто положено быть им – человеком, который застрял в плену ежедневных событий, на гей-параде желаний, в финансовой бирже соитий.
я пополняю запасы слов, но трачу попросту фразы. пропуск - просто бумага, есть гост на честь и отвагу. я не хочу, чтобы так вот мой мозг тут пал под атакой людей, что лезут катаной в глазное яблоко фактов.
покрылась точками кожа, любому терпению – полно. мой подопечный выхватил нож и сунул радости в горло. ее фигура бесформенна, и оперировать буду долго, соединяя в шрам бытие с расчленением органа.
в мое сознание может вместиться два бигтейсти, ржавая чугунная ванна, и отверстия с крестиком. в нем можно ковыряться пальцем, а после испачкать кому-то белую истину мысли намокшим комком шерсти.
в эту огромную пропасть сложнее всего запрыгнуть, ее видно издалека, и нарочно тебя отведут инстинкты. но это только пока что – время собраться с мыслями, ведь инстинкт самозащиты отключается первым выстрелом.
все миссисы и мистеры ныряют в бездну как в сливки, сотни ревущих на митинге домашние люди, как дикие. злость, как пирог без начинки пекут секунды в духовке, теперь мне главное, вовремя скормить тому, кто голодный.
жертвой агрессии станут покровы кожи, нервные клетки, дрожащие пальцы, таблетки, на кухне греется чайник. этой ночью длинной кто-то засунет пальцы в розетку – новая елка зажжется на площади для молчаний.