Двухэтажные бараки, Коммунальных общаг, На окраине города, Вслушиваюсь в шорохи За приоткрытой дверью соседской, Вонь доносится довольно резкая, Слышен писк. скрежет едва уловим, И ничего кроме тьмы В проеме дверном не видно - Беспросветное и монолитное Озеро черной ртути Приглашает меня внутрь. Я открываю дверь в комнату, Тошнота ко рту, Подступает и раскаты Невыносимого смрада Словно многолюдный сонм Обволакивают со всех сторон. Я пытаюсь нащупать рубильник, Паутинки пыли Щекочут лицо и руки, Советский тумблер, Щелкаю выключатель вверх. Свет вспых и сразу померк, Тусклая лампа едва осветила каморку, Звуки смолкли, В этом маленьком морге С наглухо законопаченными окнами, Среди кавардака и грязи К смертной казни, Любовницу приговорил фаворит, В луже засохшей крови, Иссыхало и тлело Почерневшее тело, Живот обнажен, Распоротый ножом, Сползшие до колен колготки, Под кожей осколки стопки. А чуть поодаль любовник, В петле из простыней и пеленок, Привязанных к спинке кровати, Замер на руки глядя. Пока я смотрел на влюбленных, Сквозь в половицах притона Резцами пробитые норы Вошли визитеры. Полчища крыс, Что дорогу прогрызли К гниющему мясу. Хвосты безобразные Скользкие, голые Волочились по полу. Первая бросилась к голени, Скользнула, боли нет. Хватают лоскутки плоти Я в живом болоте Начинают тонуть и падаю на колени, И через мгновенье Я лежал уже на полу, Завернутый в серый тулуп. Крысы вгрызались в брюхо и гениталии Хвостами стучали По ребрам, зарываясь внутрь храма, Превращая в груду хлама, Кинкакудзи. Мышцы ломтями рвутся, Их растаскивали и перемалывали. Покрываясь рубцами алыми Я терял сознание и не чувствовал боли всей, Вращаясь, словно в колесе. Я проснулся в своей комунальной палате, Приподнядся с кровати, Отхлебнул минералки из Дикси, Недопитое пиво в полторашке киснет. Припоминаю сон, смакуя, Доброе утро, хули.