а хочешь, я стану краской – ты будешь макать в меня кисти. я стану ложиться на простынь под нервную музыку сердца неровными, злыми мазками...
в обед в магазине красок (на чистых прудах, ты помнишь?) меня купит старенький гений, какой-нибудь, скажем, шемякин – вот, купит сто тюбиков сразу. затем увезёт меня в ниццу, париж, а быть может, в гренобль. и там, в мастерской, в мансарде, он выдавит, выстрелит краску, размажет меня по холсту –
и стану я моной ли, лизой, купальщицей от боттичелли, саскией на коленях (хотела бы – на твоих).
однажды увижу лувр…
и каждая кошка парижа узнает, что где-то на свете – есть ты.
потому что с картины, сочащейся масляной краской, проступят улыбкой джоконды слова о моей любви.
а хочешь, я стану глиной – на пальцах останусь мягкой…
а нэцкэ (допустим, будды), что сделают из меня, пойдут затем на арбате по сотне долларов штука. их будут «толкать» туристам на память о красной москве.
меня увезут в неаполь, в мадрид и, наверное, в лондон, поставят в какой-нибудь горке за венецианским стеклом. и каждый английский сеттер, испанская хитрая такса, блондинка-болонка из рима, обнюхав вошедших гостей, вернувшихся после прогулки, узнает, что где-то на карте есть ты.
потому что под сердцем (пусть даже спокойного будды) проявится скромная надпись – ты знаешь, о чём она.
а хочешь, останусь собою? останусь с тобою, хочешь? я буду ложиться на простынь, под пальцы ложиться твои…
и каждый сверчок за печкой (которой здесь нет и в помине), собака в прихожей, кошка, цветок у забора...
и весь мир, вся вселенная эта (возможно, не только эта) засветится яркими красками, узнав о моей любви.