Я бессмысленно много курю. Бессмысленно много пишу. Бессмысленно много шуток. О многом прошу, но это тоже бессмысленно.
Вся моя искренность - шум. Все чем я здесь дорожу - приставлено будто бы горло к ножу и станет опавшими листьями.
Сердце пока оно живо наружу не выставить, но после нового выстрела в нас - можно вырезать и показать, можно даже где-нибудь выступить.
И если мне правда тонуть не дано, и если легко на меня наступить, то почему наблюдаю лишь дно? То почему оно снова болит?
Я сказал: мне не страшно, если ты вдруг остановишь свой метроном, по ту сторону полнят бокалы вином и вспоминают хорошее только. Ты спросило: Не жалко ли мне тебя, и правда, не все ли равно? Я ответил: мне жалко, но только жалеть осталось не долго.
...
Черная волга несется в белую зиму. Мне тут - невыносимо. Меняем порядок действий. Меняем маски, меняем подруг, номера квартир, цифры симок... Я курю и пью кофе черный, как юмор в среде несчастливых, но ты до сих пор стучишь, как соседи услышав как я анонсирую новый удар твой и новое завтра в тисках. Она стала уставшая, грустная - и я точно знаю что это из за меня... Чувство вины это тяжкий груз. Взгляд на себя, если честный - значит тоска. И конечно: "пора бы искать, хватит терпеть, нужно менять..."
...
Я видел твой сон. Я видел, как я умирал. Видел, как медленно тянется день без меня, как просто было не врать. Видел глаза, что читали тетрадь. Видел в них слезы, хотелось обнять, но руки остались с телом. Видел как город укроют чистым и белым - будто ребенка в постели, будто бы голос в приглаженном стерео... Ты себя не услышало, стало растерянным от любви не имеющей больше каких-либо прав на то чтобы ждать, на то чтобы помнить, на то чтобы верить. Начав читать эту книгу, я думал что в ней будет больше глав.
Люди бегут стремглав, будто мысли, будто двоичный код программы, где каждый красивый стих - всегда немного предательство. И если ты можешь меня простить, и продолжить гнать кислород по ветвями древа сосудов и вен, и если ты можешь остаться... То сделай это, пожалуйста. Дай мне еще один день. Умирать - это в общем не страшно, пусть хоть пару телесезонов - Безруков, Патинсон. Страшно в этот момент, что любимая сядет к тебе на постель, а ты не сможешь обнять и коснуться ее нежных пальцев.
Считай это просьбой остаться. Считай свой каждый удар. Ты - это принятый свыше дар, сотрудник лишенный всех выходных. Сегодня пролился дождь, а завтра мы ждем пожар. Я прошу тебя биться в моей груди, биться не слишком тихо. ____________________________________________
Я пробью степлером руку, чтобы кровь моя тебя грела. Нас сломает натиском стен. Мир такой сложный, мы мягкотелые. Волоки меня в стаю волков. Ночью. На эстакаду с фонариками. Я был почти что готов, поубивал кругом кучу ангелов. Я пробью степлером руку, чтобы кровь моя тебя грела. Не забывай меня, милая. Не забывай меня, мягкотелого.
Однажды, умрут все кондукторы и остановятся поезда. Развалятся железные дороги. Исчезнут все слова. Я буду помирать на дороге, Жалея,что ничего не сказал. В зале, в позе эмбриона умрет чья-то сестра. Море перестанет выбрасывать дельфинов, китов, утопленников на сушу. Глупые парни больше не будут глупых дам слушать. Однажды, умрут все кондукторы и остановятся поезда. Однажды, мне кажется, миру наступит пизда.
Я могу за нас обоих сдохнуть, сгинуть под тысячей плинтусов. Мнимые минусы холодов так сильно не жалят, как жалит слово "Любовь". Нейромедиаторы — дофамин, эндорфины. Догоняемся фенилэтиламином, как далеко не были мы, как ранимы и молоды, как обожаем верить в сказки. Если то огромное,что разрывает, мечет о стены, сворачивает на кафеле, заставляет нырять, забыв ласты, снасти и кислородную трубку. Если все эти чувства - лишь вазопрессин и окситоцин. Заверните меня в бумагу жухлую. Я не хочу быть один.