В некий год у меня гостило немало двушек. Клал их в задний карман, кивал, ронял по ночам. В общежитии едва-едва моросил душик, Умывались под краном, с поклоном брали на чай,
Напиваясь впрок. Потом я честно страдала, Если мой золотой не разменивался на медь, И в тоске по лучшему размещению капитала Разбегалась вон. Телефон продолжал неметь
И отваливаться, увлекая в гулкую бездну Весь насущный дом - от чашки до простыни; Каждый вечер, при каждой новой попытке к бегству Я следила, как медленно меркли его огни,
Как он падал - стройно, изящно, в духе упадка, В дымке символов, что ли, в античном, что ли, плюще, Но за всей мишурой проступала древняя кладка Общежития, то есть способа жить вообще -
Да, конечно! - размыться, втянуть свою тень, как в полдень, Волоском не увязнуть в сетке координат, Чем ни быть - лишь бы не плакать, не ждать, не помнить, Пробегая мимо и сквозь, пролетая над!..
... Августейшая зрелость лета. Пыль оседает На асфальт узором, внятным лишь ей самой. Поднимается, неохотно, ветер; сметает Листья к бровке, выстраивая по прямой.
И я знаю, отчего так суха подушка, С неких пор просыпаясь в каком-то давнем году, Чтоб всю ночь прислушиваться, как за двушкою двушка С мерным грохотом падает в темноту.