Auf dunklen Bänken sitzen sie gedrängt Und heben die erlosch`nen Blicke auf Zum Kreuz. Die Lichter schimmern wie verhängt, Und trüb und wie verhängt das Wundenhaupt. Der Weihrauch steigt aus güldenem Gefäß Zur Höhe auf, hinsterbender Gesang Verhaucht, und ungewiß und süß verdämmert Wie heimgesucht der Raum. Der Priester schreitet Vor den Altar; doch übt mit müdem Geist er Die frommen Bräuche - ein jämmerlicher Spieler, Vor schlechten Betern mit erstarrten Herzen, In seelenlosem Spiel mit Brot und Wein. Die Glocke klingt! Die Lichter flackern trüber - Und bleicher, wie verhängt das Wundenhaupt! Die Orgel rauscht! In toten Herzen schauert Erinnerung auf! Ein blutend Schmerzensantlitz Hüllt sich in Dunkelheit und die Verzweiflung Starrt ihm aus vielen Augen nach ins Leere. Und eine, die wie aller Stimmen klang, Schluchzt auf - indes das Grauen wuchs im Raum, Das Todesgrauen wuchs: Erbarme dich unser Herr!
Мертвая церковь На темных скамейках сидите вы тесно прижавшись, Поднимаете потухшие лики На крест. Огни мерцают, как будто их кто-то тревожит, И пасмурно, как будто нарастает головная боль. И источает фимиам золотой сосуд. Рассеивающееся пение подымаеться вверх, Хрипло и неопределенно и сладко затухает, Как привидение в пространстве. Священник вещает У алтаря; но в нем уставшая душа. Религиозных традиций он плохой игрок, Перед плохой молитвой с окостенелыми сердцами В бездушной игре с хлебом и вином. Бьет колокол! Мерцают мрачно огоньки — И тускло, как будто раненная голова! Орган рокочет! Мёртвые сердца Воспоминанье сотрясает! Кровоточащее лицо, искажено от боли, Оно таиться в сумраке, отчаянье Струиться в пустоту из его глаз. И кто-то, чей голос слышно всем, Тихонько всхлипывает — ужас нарастает, Смертельный ужас нарастает: Помилуй, Боже, нас!