В поисках ли себя ли мы юность свою потратили? Я ответить не смог бы, да. Кстати или некстати ли, кажется мне, обогнали мы цифры в потёртом паспорте – кажется, нам не двадцать; и, кажется, просто от земли слишком мы оторвалися, вверх устремляясь крыльями и белоснежным парусом. Кажется, вечно были мы.
Кажется, нам за двадцать, и где-то десятку к третьему. Спрашивают всё паспорт все; милые, словно дети мы – видят так нас прохожие, глаз глубину не видевши; думают, что так до́лжно нам – некогда ненавидевши мир полюбить до атома яркой улыбкой каждому. Может, мы и крылатые, только кому докажешь то?
Море, оно лишь манит нас. Море, оно свободное, тёмно, но незапятнанно, гладью своею водною словно надеждой стелется на рубежах сознания. И никуда не денется трепетное желание бросить бумажно-мёртвые эти оковы города, к чёрту послать однажды всё в этих чертогах холода и унестись в рассветную даль к побережью сизому, к хижине семицветной со шторами и карнизами, что покосились издавна, только уютом ветреным пахнет там воздух издревле, счастье неся с рассветами.
Слышен шум моря явственно, стоит отвлечься только лишь, слышен так беспрепятственно, кроме него резная тишь; вторит прибою только лишь гул самолётов в воздухе, снится так беспрестанно мне мартовскими морозами, ночью и среди бела дня, тотчас туда так хочется…город, ну, отпусти меня (внутренним криком «тотчас же!»)…
Город молчит неискренней, смутной, коварной наледью всё покрывая истинно, птица кричит за заводью…