Со сталелитейного стали лететь крики, кровью окрашенные, стекало в стекольных, и падали те, слезой поскользнувшись страшною.
И был соловей, живой соловей, он бил о таком и об этаком: о небе, горящем в его голове, о мыслях, ползущих по веткам.
Он думал: крылом - весь мир обовью, весна ведь - куда ни кинешься... Но велено было вдруг соловью запеть о стальной махинище.
Напрасно он, звезды опутав, гремел серебряными канатами,- махина вставала - прямей и прямей пред молкнущими пернатыми!
И стало тогда соловью невмочь от полымем жегшей одуми: ему захотелось - в одно ярмо с гудящими всласть заводами.
Тогда, пополам распилив пилой, вонзивши в недвижную форму лом, увидели, кем был в середке живой, свели его к точным формулам.
И вот: весь мир остальной глазеет в небесную щелку, а наш соловей стальной, а наш зоревун стальной уже начинает щелкать!
Того ж, кто не видит проку в том, кто смотрит не ветки выше, таким мы охлынем рокотом, что он и своих не услышит!
Мир ясного свиста, льни, мир мощного треска, льни, звени и бей без умолку! Он стал соловьем стальным! Он стал соловьем стальным!.. А чучела - ставьте на полку.