Напялю черную футболку, выйду в день бесцветный. Сегодня как-то колко, и норд не чешет ветви. Пойду смотреть на толпы, что двигают без толка, И не забуду натянуть на свою морду волка...
На рассвете солнце будет блеклым. Я обойду все улицы, но вряд ли встряну в вектор. И, оглушенный шумом шин машин, летящих в тартар, В своем кармане незаметно тасану все карты.
Мне обещали птицы, что на небе будет легче, Им не поверю, но тихонько соберу все вещи. И по штрихам пунктира, что как путь намечен, Я выйду в день, чтобы мечтать о сиро-человечьем.
Блокнот, как и всегда, усыплю в свои в теги-скетчи, Ища в других того атланта, что расправил плечи. С ним постою, немного раскидав о вечном, Возьму своё и дальше понесу до млечных.
Дети знают где лежит засохший лист на полке. И завистливо глядят на папины наколки. Они видели Христа на дедовой иконке. Но наступит день и сделает волчонка волком. (x2)
Под вечер заметусь в кабак и опалю все нервы, Чтобы потом мне было проще говорить с Минервой. В бездонном небе отыщу себе свою Венеру, Пока тупые люди будут рваться к рангу первых.
Мимо витринных всхлипов стану предаваться мыслям, О собственном себе и почему такие мы с ней. Сквозь душный сумрак, побегу от левых сумм и сумок, В немую пустоту молчания, где свет безумных.
У ржавого моста на миг я ухвачусь за истину, И вознесусь над ним, пускай всего-лишь мысленно. Но в осененной радости, вошедшей в пограничное, Она вдруг ускользнёт, предавшись своему обычаю.
Бумага истлеет, и тихонько обратится в пепел, Всё потемнеет, загорятся фонари, что крепят. Возьму себе зеленый чай, да и вприкуску крекер, И скроюсь в лесопарке с нотами о новом треке.
Дети знают где лежит засохший лист на полке. И завистливо глядят на папины наколки. Они видели Христа на дедовой иконке. Но наступит день и сделает волчонка волком. (x2)