пока я на глаза намазывал Братьев Карамазовых, мой Эразум Роттердамский доползал до Базеля. это первое. эпидерму вовсе мне рвало сердце, бьясь в гриперловых рёберных гиперболах.
это второе. далее - по статистике - трескались все крестики от иезуистики. и ты плакала. я в полюса Меркатора островки тоски гортанного дебаркадера
превращал. я был неважным доктором, я о плоть, слишком плотную, только когти рвал. как же сердцу холодному не стучаться так, за ребра колонной прячась наподобье Чацкого?
дай же накричаться мне и уйти нахуй, перекрутить рутину как шею утиную и, на руинах вулкана по пеклам блядствуя, с пеплом твоих волос не разлюбляться, блять.
...
я сердце в колпаке люстриновом любовью иллюстрировал. каждое "прости меня" ложилось пластилином на него. чувства веры, любви, как ветер, хлипкие. я несу букет артерий на поминки им.
теперь, когда кто-то тычет в морду кружевом, я включаю равнодушие защиты Лужина. дай мне душу, я съем и не переварю даже. и ничего не обнаружишь, если я вспорю живот.
я животное, но доброе. я же вводное к форме жизни человека, и любовь моя это что-то непонятное, шёпот мятого и запятнанного памятью попятного.
как пень в опятах шлюшеских, вот ублюдок же. я тебя, наверное, не люблю даже. только мозг в отпечатках твоих пальцев, как в инкрустациях. я хочу с тобою трахаться не в абстракциях.