И жить ли вечно в ее коридорах холодных... Коли до гроба своего гордых не выпустит, в ссорах Не позвонит, не благословит даже в бой. Последний, но будет верить, что живой
А ведь это так важно, знать, что сдавать назад нельзя, Ведь за спиной, родные глаза, что простят. Объятия, падшие на плечи, Взаимопонимание, без противоречий.
И сколько сгинуло чертей в ее омуте, Одиночество впитывало в стены комнаты. Закованные слова в шепот, все шторы зашторены. В шорах серых масс ты затоптанный.
Это мое последнее пристанище здесь. Я выдохнул всего себя, и все что есть. Все что имел, да, мы все уйдем под крест, И не воскреснем.
[...][x2]
Да, у меня уходила земля из-под ног. Да, я готов был выдыхать смог. Я справился, и теперь, в моем пространстве, Ненависть с апатией в смертном танце
Я брал майк, инфецировал кровь в своих венах. Пленный ее глаз, тлеющий облик измены. Вечно убитый, лишний герой этой сцены. Ставший исчатием и плесенью веры.
Я оставался безликим прохожим. Вбивал под кожу имя той, кого гордость гложет До сих пор, и я слышу, этот мягкий минор, Похороним нас, ведь мы далеко не эталон.
Я буду выкидывать это гнилое тряпье, Воспоминания тех моментов, где мы были вдвоем. Ведь в душе, безчувственная тварь мажет на хлеб Слепую ненависть, воспитавшая убийцу проблем.
И мне было проще, Каждый раз, убирая все хладнокровие в ножны, Идти с малой надеждой на мировую тропу. Твоя гордость отправляла на мировую войну.