Воздух улиц, вы*будни, баттл-рок. На поле кто? Тот, кто был при Ватерлоо (он – ну типа я). Жизнь заряжает ампером винцо, Ну а смертушка родная метит бампером в лицо. По дням четным я себе задам вопрос: «О чем ты?». По дням нечетным я себе скажу: «Ну че ты? Смотришь на весь мир словно через длинную челку, Будто бы не видишь сути… Эклектика. Слезы Бога по черной куртке… Стекай!
Мне гострайтили духи. Кого-то этим шепотом они доводили до дурки. Тихо стучась в подсознания двери, Заставляли меня в то, что знают они, верить. Ночью краснели глаза, об клаву мозолились пальцы. Духи назойливы, мне б отоспаться. Утром в офисный карцер, Где пресмыкаться, яу. «Нежно вдохни грязный воздух квартиры И тихонечко пальчиком щелкай, Чтоб описать всю структуру картины Чей контур при жизни был так неотчетлив!» Тянула ночь за веки в невесомость, Но мне надо бы закончить, ведь ужасна в гневе совесть. Семь слов мы отмерим, одной точкой отрежем, На засохший глаз веко вниз – скрежет. Холодное утро. Восемь часов. Голодное нутро спустя восемь часов. Я перебирал тех ночей протоколы, Вопрошая гостей: «Ну зачем вам такое?» А они, блядь, смешные такие, Мило улыбались: «Ты пиши, но заткнись! Ты полем битвы выступаешь для сотни законов, Для сотен временных трендов, экзотик, знакомых(своих). Но после смерти из тысячи масок в живых останется лишь только твоё лицо»
Не прилечь, не отдохнуть и не поспать. Тату у Жизни с надписью «борьба». «Завтра деремся!» - подбодрил рок. Остается только думать под батл-рок.
Мне музон подсказала стихия… Когда небо надело свитер из туч, Молния лизнула, раскалив, бересту… Послышался в окна и двери стук. Спроси Джордисона, Он потвердит, что я не брешу, Но грома раскат в тот день, стоит признать, Был самым лучшим в этом мире крэшем. Дождь забарабанил. Падали капли. Сотни капотов – как пады AKAI. Приземлялась вода легким хэтом. С водостока на землю, текла рыбьим скелетом. И словно по бочке, патроны воды били по крышам домов, На слабую долю обстреливала артиллерия полотна дорог. То был идеальный ритм, под который Танатофобы умереть были б готовы. Танцоры отрывались бы голыми, Телами двигаясь так, что отрывались бы головы. Я кричал: «Научи!», но грязная синева Шепнула мне: «Сынок, заткнись и внимай. Ты запомни часть меня, секунду Звука Природы. Осцилляторы – ничто, ваш музон сдохнет при родах еще… Ведь вы не вечны, а мы – Абсолют. Лопнет опера из мыла. Занавес. Салют.»