Я рос один, только "Два капитана", "Три мушкетера", "Четыре танкиста" делали картину путевой Мне было пять, я гадкий лебединый утенок, От шести до семи я возненавидел учебу, На колесе восьмерка, во дворе спалили "девятку" "Девять с половиной недель" все объяснили мне внятно Досчитал до десяти - нахуй прятки Каждую осень одиннадцатого пускал в дом напротив бумажный самолетик Говорят ты ободрал двенадцать колен, чтобы взобраться наверх, Я "Пятницу тринадцать" смотрел, потом эмиграция, плен, Меня в нем носит и носит, в 14 ощущал себя на 88. Хотя я сбился, номера в мобиле визжат, 38 попугаев, 44 чижа, кому 1001 ночь с тобой, а мне ни одной, Привет на дно, 20000 лье под водой
Эти цифры и цвета - тысячи цитат, визы, паспорта - все растворится без следа, И все что испытал: все лица и скитания, блеск и нищета, сохранится лишь в моих текстах.
Я был зеленым, когда черным налом звались наличные, Когда Белый дом был то желтым, то красно-коричневым, Бумер - черным, Саня - Белым и желтою - пресса, Когда "Мегаполис экспресс" писал про черные мессы, Когда пиджак должен был быть малиновым, А я бредил белым солнцем в пустыне, и желтою субмариною покинул дом, Был что то сделать бессилен, и каждый Красный день календаря иссера был синим, Зеленый змий и красный глаз от purple eyes, Мне 26, еще один год, и я Курт Кобейн, И я столько дней был белой вороной, прохожим средь Голубой крови, белой кости, золотой молодежи И вот я, не желторотый, но лет мало еще, Не чернорабочий, но и не белый воротничек, Но мой мир серый, ведь не в моей постели она, Привет со дна, где нет места пастельным тонам