когда волны лижут пятки ускользающего берега я снимаю с нее тапочки, халат и коллекцию вчерашних посиделок и предаю огню. на циферблате часов только дым в кармане – вешалка для вечно бледной поэтессы чтобы кричать во весь голос. умирая, она отдала мне своих птенцов я свил им гнездо из ее оправданий и положил по червяку отчуждения в их зияющие рты чтобы помнили маму.
здесь почти никого нет, коридоры пусты, так тихо, что я слышу лязг челюстей, танцующих ламбаду под ритм сырых стен а может это мои кандалы отдают честь внезапно нахлынувшей ностальгии конвоир ставит иглу на пластинку и я, повинуясь маршруту, понуро бреду по обозначенному штрих-пунктиру следующая станция – Беговая инстинктивно пригибаюсь чтобы протиснуться ближе к раздаче.
туман абсолютно неосязаем но я уверен, что он существует вгрызся мертвой хваткой пустых комнат в самое мое естество осмотревшись, я понимаю, что фигуры вокруг – лишь нагромождение мебели, мираж в темноте причудливая игра моего воображения и я пытаюсь заговорить с ними, но меня слышат только соседи (в чьем существовании я уже не так уверен) - Здравствуйте, хотите печенья? но кресло не отвечает, хотя и является мне ровесником то есть, наверняка, мы должны понимать друг друга.
я родился в советском союзе. когда родители занимались любовью, люди на площадях обгладывали кости полуживой системы а мама, под натиском папы наверняка думала о чем-то хорошем и, надеюсь, ей было приятно а теперь я неряшливый, плохо одетый, прыгаю по московским лужам как герой диснеевского мультфильма чтобы промочить ноги и не ходить на работу. игла скатывается на начало пластинки по улицам мегаполиса разливается горькое варенье сегодня прекрасный день, я ищу оправдание, чтобы напиться волны лижут пятки ускользающего берега конвоир улыбается и исчезает во тьме