Ворожила я и гадала: поздно ночью, до самой зари - укрывала детей покрывалом, и шептала, чтобы могил не увидели долго их усталые души в слезах. В небе темном срывались звезды, время-странник стремилось назад - торопливо бежало в вечность. Я в землянке жила беспечной, хвори травами прогоняла - по деревне пускали сплетни: "Точно ведьма! Вон, провоняли зельями косы, а глаза-то, глаза-то кошмар!"
Я носила повязку из шелка, а свой серенький гримуар клала в изголовье кровати и молилась ночами: "Хватит! Твои образы, Бог, под подушкой, догорают по церквям свечи - я спасаю больных, неимущих, поднимаю детей с колен - пусть отвары мои и лечат - но с молитвой живут сердца! Вера им расправляет плечи - и в душе не пророс изъян... Почему же, Господь, так надо? Почему меня в "нечисть" крестят? Пусть живу я сама - и ладно! Так же, знаешь, законы - велят!"
Неспокойно спят дети на печке - хмурят бровки, невнятно зовут и бормочут, бормочут о встречах, что приводят в дом не-уют. Я вокруг ощущаю опасность - даже филин не ухнет порой, второпях, на бегу одеваюсь - мне незваных гостей встречать предрекает все тот же закон; изнутри поднимается стон - вся деревня пришла и стоит - даже чудится крик ворон (или шепот людей?): "Сгинь! Ты, сгинь! Изыди, нечистая!"
Я волнуюсь, ведь Боже, как страшно! За детей - за себя и не думаю. "Я пойду на костер, я согласна. Но не смейте трогать мой дом, а иначе - проклятие на смерть, вы все помните Божий закон? - что ж, прекрасно".
В ту же ночь сиротами стали дети, и костер разгорелся бесстрастно: мои косы, растрепаны ветром, поглотило пламя, сверкавшее ало-красным, моя кожа слетала пеплом - умирала я точно в сказке.
Умирала за то, что умела, умирала за то, что лечила - мне вовек не найти ответов, в чем же зла такая причина, что сподвигло знакомых, деревню сжечь меня, уничтожить, сломить...
Только помните, мои дети. Ваша мать вас будет любить.