Some of these days you're gonna miss me honey Some of these days you're gonna be so lonely You'll miss my hugging gonna miss my kissing You'll be so sorry when I'm away Now you're gonna be lonely just for me only Cause you know honey that you had your way And when you leave me you know it's gonna grieve me You're miss me sweet baby some of these days (Now you'll be lonely) yes you'll be lonely (just for me only) just for me only (Cause you know honey) yes you know honey (you had your way) yes you had your way Cause when you leave me oh you know it's gonna grieve me You're gonna miss your little honey some of these days (You're gonna miss) you're gonna miss your little honey some of these days (Some of these days)
Жан Поль Сартр. Отрывок из романа "Тошнота"(1938) Мадлена крутит ручку патефона. Только бы она не ошиблась и не поставила, как случилось однажды, арию из "Cavalleria Rustiada". Нет, все правильно, я узнаю мотив первых тактов. Это старый РЭГТАИМ, с припевом для голоса. В 1917 году на улице Ла-Рошель я слышал, как его насвистывали американские солдаты. Мелодия, должно быть, еще довоенная. Но запись сделана позже. И всё же это самая старая пластинка в этой коллекции - пластинка фирмы Пате для сапфировой иглы. Сейчас зазвучит припев - он-то мне и нравится больше всего, нравится, как он круто выдается вперед, точно скала в море. Пока что играет джаз; мелодии нет, просто ноты, мириады крохотных толчков. Они не знают отдыха, неумолимая закономерность вызывает их к жизни и истребляет, не давая им времени оглянуться, пожить для себя. Они бегут, толкутся, мимоходом наносят мне короткий удар и гибнут. Мне хотелось бы их удержать, но я знаю: если мне удастся остановить одну из этих нот, у меня в руках окажется всего лишь вульгарный, немощный звук. Я должен примириться с их смертью - более того, я должен её желать: я почти не знаю таких других сильных и пронзительных ощущений. Я начинаю согреваться, мне становится хорошо. Тут ничего особенного ещё нет, просто крохотное счастье в мире Тошноты: оно угнездилось внутри вязкой лужи, внутри НАШЕГО времени - времени сиреневых подтяжек и продавленных сидений, его составляют широкие, мягкие мгновения, которые расползаются на основе масляного пятна. Не успев родиться, оно уже постарел, и мне кажется, я знаю его уже двадцать лет. Есть другое счастье - где-то вовне есть эта стальная лента, узкое пространство музыки, оно пересекает это время из конца в конец, отвергая его, прорывая его своими мелкими, сухими стежками; есть другое время. - Мсье Рондо играет червями, ходит тузом. Голос скользнул и сник. Стальную ленту не берет ничто - ни открывшаяся дверь, ни струя холодного воздуха, обдавшего мои колени, ни приход ветеринара с маленькой дочкой: музыка, насквозь пронзив эти расплывчатые формы, струится дальше. Девочка только успела сесть, и её сразу захватила музыка: она выпрямилась, широко открыла глаза и слушает, елозя по столу кулаком. Еще несколько секунд - и запоет негритянка. Это кажется неотвратимым - настолько предопределена эта музыка: ничто не может ее прервать, ничто, явившееся из времени, в которое рухнул мир; она прекратится сама, подчиняясь закономерности. За это-то я больше всего и люблю этот прекрасный голос; не за его полнозвучие, не за его печаль, а за то, что его появление так долго подготавливали многие-многие ноты, которые умерли во имя того, чтобы он родился. И все же я неспокоен: так мало нужно, чтобы пластинка остановилась, -- вдруг сломается пружина, закапризничает кузен Адольф. Как странно, как трогательно, что эта твердыня так хрупка. Ничто не властно ее прервать, и все может ее разрушить. Вот сгинул последний аккорд. В наступившей короткой тишине я всем своим существом чувствую: что-то произошло -- что-то случилось. Тишина. Some of these days, You'll miss me honey... А случилось то, что Тошнота исчезла.... Я внутри музыки...