На прощанье — ни звука. Граммофон за стеной. В этом мире разлука — лишь прообраз иной. Ибо врозь, а не подле мало веки смежать вплоть до смерти. И после нам не вместе лежать.
Кто бы ни был виновен, но, идя на правёж, воздаяния вровень с невиновным не ждёшь. Тем верней расстаёмся, что имеем в виду, что в раю не сойдёмся, не столкнёмся в аду.
Чем тесней единенье, тем кромешней разрыв. Не спасут затемненья ни рапид, ни наплыв. В нашей твёрдости толка больше нету. В чести́ — одарённость осколка, жизнь сосуда вести.
Наполняйся же хме́лем, осушайся до дна. Только ёмкость поделим, но не крепость вина. Да и я не загублен, даже ежели впредь, кроме сходства зазубрин, общих че́рт не узреть.
Нет деленья на чуждых. Есть граница стыда в виде разницы в чувствах при словце «никогда». Так скорбим, но хороним, переходим к делам, чтобы смерть, как синоним, разделить пополам.
Что ж без пользы неволишь уничтожить следы? Эти строки всего лишь подголосок беды. Обрастание сплетней подтверждает к тому ж: расставанье заметней, чем слияние душ.
И, чтоб гончим не выдал — Ни моим, ни твоим — адрес мой — храпоидол или твой — херувим, на прощанье — ни звука; только хор Аони́д. Так посмертная мука и при жизни саднит.