Сегодня я выстрелил себе в голову. Как ощущения? Было небольно, Но теперь и эта неболь прошла. Пусто, что ли. Выдохнув облачко крови, сажусь на журнальный столик. Странно, с виду такой стеклянный и хрупкий, Но меня удержать ему вовсе не трудно.
Во все окно раззевалось утро. Выключу настольную лампу, Хватит рассматривать его гланды.
Неуклюжим движением рассыпал пепел от палочки иланг-иланга. Что-то с координацией. Пальцы слегка подрагивают. С чего это я так разволновался? Всего лишь несложная операция По удалению... нет, не камня глупости. Скорее, гравия, До сих пор засорявшего мозг. Приливы болезненно энтузиазма вывалили на берег немало грязи, Даже снесли мост, Что отделял мнимое от реального. И вот, по колено в воспоминаниях ли, В домыслах, я поднимаю Весло, свято веруя, что нарезной ствол Есть черное ядовитое жало винчестера. Кладу его в рот, пока не зачерствело, Пока не приплыли черти. Хах, спасать душу. Дальнейшее, как говорят офицеры, дело чести.
Кажется, заложило уши, но, может быть, просто насморк? Странная жидкость из носа, на столике небольшая лужица, На полу. Все течет, как ни старайся Заткнуть. Ветхий платок требует реставрации, С таким напором не справится Даже божий палец, Отними его у Адама и вставь в ноздрю.
Что изменил мой неловкий трюк? До сих пор неусвоенный, непереваренный Мир плавал в скромном аквариуме Моего черепа. А теперь расплескался всюду. Тоже мне, виночерпий. Превратил воду в субстрат Своего подсознания С бурунами, штилями и течениями, Морскими чудовищами, Харибдами, аргонавтами, Блуждающими скалами перечитанных книг, Цунами истерик и впадинами признаний, Летучими рыбами, кусающими за локти — Посреди хаоса новых заветов и древних преданий, Я — Тур Хейердал На стеклянном плотике. Нет смысла рыдать, Колоть Себя булавкой в надежде проснуться. Сон разума породил чудовищ, Горе-охотник открыл клетку выстрелом. Во рту привкус уксуса. Горький и кислый. Тошно.
Теперь я Иов и Иона одновременно В брюхе проказы моих полимерных Фантазий, слившихся в мыслящий океан, Который не слился Лему. Казалось бы, только крючок спусковой согнулся коленом — С цепи низкого старта сорвались все мои демоны. С некоторыми я даже не был знаком. Как бы сейчас хотелось щелкнуть замком, Выйти за дверь И принять жизнь такой...
Не сумею. Ноги уже застомели, руки похолодели, Лед сделался единым законом. Лед-9. И, вместе с ним, замерзли мои привидения. Страхи и радости, бисером капель рассыпанные по стенам, Застыли в странных мозаиках, Витражах, через кои голодное утро Хирургом Высматривает осложнения всей моей жизни. Нежно дрожит Пленка взгляда по заиндевевшим ресницам. Вот пуповину наследного принца Горного короля прерубает в своем знаменитом замахе Сказочный дровосек Дадда; Вот в колыбели Геракл Из кожи змеиной плетет украшенье Алкмене; Вот молодой Генри Морган восходит на первый корабль; Время играет Со светом, который витражные капли Окрасит то красным — чумные костры запылают, То синим — еловые лапы Ложатся на финские плечи — То Вяйнямейнен крадется в Похьёлу за мельницей Сампо.
Я как паук в эпицентре своих наваждений. Время идет, и по стенам бежит кракелюр, Кожа ветшает, скажи, что теперь нам важнее:
Вечная старость? Убогий бессмертный приют? Гневные боги грохочут литаврами пяток. Ужас сжимает трухлявые корни зубов. Пуст крест Спасителя — только трупные пятна В дерево въелись. Печальный костлявый собор Сыплет на темя засохшую мертвую сперму. Органы срама на каждом червивом дупле. Вот этот лес, где бездушным скитается тело Первого и последнего на земле.
Я ослеплен белоснежною вспышкою света. Все в молоке. Но не выпить — Тантал не велит. Все в молоке. На бездонной ладье проплывает блистательный Ра. Жизнь для ума — лейтмотив осознать свою смертность. Смерть для ума — вездесущий великий хорал.
Так говорит Заратустра в моем телефоне. Я повторяю за ним. Он за мной. Я за ним. Кто начал первый? Поверьте, уже не упомню. Пауза. Выдох. Щелчок. Новый кадр: мы опять говорим.