Склоны, и склоны, и склоны - и на горах полусонных мулы и тени от мулов, грузные, словно подсолнух.
В вечных потемках ущелий взгляд их теряется грустно. Хрустом соленых рассветов льются воздушные русла.
У белогривого неба ртутные очи померкли, дав холодеющей тени успокоение смерти.
В холод закутались реки, чтобы никто их не тронул. Дикие голые реки, склоны, и склоны, и склоны...
Вверху на башне старинной в узорах дикого хмеля гирляндой свеч опоясан высокий стан Сан-Мигеля. В окне своей голубятни по знаку ночи совиной ручной архангел рядится в пернатый гнев соловьиный. Дыша цветочным настоем, в тоске по свежим полянам эфеб трехтысячной ночи поет в ковчеге стеклянном.
Танцует ночное море поэму балконов лунных. Сменила тростник на шепот луна в золотых лагунах.
Девчонки, грызя орехи, идут по камням нагретым. Во мраке крупы купальщиц Подобны медным планетам. Гуляет знать городская, и дамы с грустною миной, смуглея, бредят ночами своей поры соловьиной. И в час полуночной мессы, слепой, лимонный и хилый, мужчин и женщин с амвона корит епископ Манилы.
Один Сан-Мигель на башне покоится среди мрака, унизанный зеркалами и знаками зодиака,- владыка нечетных чисел и горних миров небесных в берберском очарованье заклятий и арабесок.