Я нашёл его в легендарной земле, повсюду скалы и лаванда, и растущая пучками трава, где он сидел на влажном песке, уплотнённом потоком с горного перевала.
Признаки, которые он сочетает, метят его как нового для науки: форма и тень – специфический оттенок, сродни лунному свету, смягчающему его голубизну, тёмный испод [крыльев], шахматная бахромка.
Мои иглы извлекли его скульптурный копулятивный аппарат; разъеденные ткани не могли дольше скрывать, что бесценная пылинка теперь покрыта выпуклой и прозрачной слезой на освещённом препарате (слайде).
Плавно винт повёрнут; из тумана два янтарных крючка симметрично наклоняются, или чешуйки, как ракетки из аметиста, пресекают заколдованный круг микроскопа.
Я нашёл его, и я назвал его, будучи сведущим в таксономической латыни; таким образом, стал крёстным отцом насекомого и его первым описателем – и я не хочу другой славы.
Широко раскрыт на своей булавке (хотя крепко спящий) и в безопасности от ползающих родичей и ржавчины в уединённой цитадели, где мы храним типовые экземпляры, он переступит пределы своего праха.
Тёмные картины, троны, камни, которые целуют пилигримы, стихи, которым понадобится тысяча лет, чтоб умереть, лишь подражают бессмертию этой красной этикетки на маленьком мотыльке.