Turning and turning in the widening gyre The falcon cannot hear the falconer; Things fall apart; the centre cannot hold; Mere anarchy is loosed upon the world, The blood-dimmed tide is loosed, and everywhere The ceremony of innocence is drowned; The best lack all conviction, while the worst Are full of passionate intensity.
Surely some revelation is at hand; Surely the Second Coming is at hand. The Second Coming! Hardly are those words out When a vast image out of Spiritus Mundi Troubles my sight; somewhere in sands of the desert A shape with lion body and the head of a man, A gaze blank and pitiless as the sun, Is moving its slow thighs, while all about it Reel shadows of indignant desert birds. The darkness drops again; but now I know That twenty centuries of stony sleep Were vexed to nightmare by a rocking cradle, And what rough beast, its hour come round at last, Slouches towards Bethlehem to be born?
Кружась все шире в ветренной спирали, Сапсан услышит властный зов едва ли. Все рушится; не держит середина, Анархия — в миру; и, как лавина, Безудержен прилив кровавотемный, И чистота повсюду захлебнулась. В безверии всё лучшее, и в страстном Всё худшее трепещет напряженье.
Конечно, откровенье недалёко; Пришествие Второе — недалёко. Пришествие! Едва лишь это слово Произнеслось, как необъятный образ, Рожденный Людским Духом, взор встревожил: В пустыне — львинотелая фигура, С обличьем человеческим, со взглядом Пустым, безжалостным, как солнце, водит Медлительными бедрами; вокруг Неё мелькают тени злобных птиц. И снова тьма. Но мне теперь известно, Что двадцать в дрёме каменной столетий Превращены в кошмар у колыбели; И что за страшный зверь, чей час уж пробил, Влачится к Вифлеему быть рожденным?