обрывки недописанной повести, осколки таблеток седативными снами проникают в чужие постели. не пуская, ни стука, ни шелеста. в каком-то из этих видений мы с тобой обещали и клялись не верить нелепым приметам.
на дорожку все равно поседели. ну, солгали. и ладно я расколот на части. вбираю пыль и грохот вокзала. вспоминаю ни к месту, не вовремя вскрытые карты, все фигуры, что застряли в лимбе незаконченной партии.
в попытках собрать свою сущность из сотен спасенных фрагментов, я остался бессмертным странником, так и не став человеком, пеной в зубах, провожающим /в ад/, я несусь по платформе, некто внутри со счастливым лицом пал от огнестрельного холода.
был обречен бегать по кругу, кашляя, отхаркивал душу, в поиске веры, как не абстракта, в поиске нужности. моя точка отсчета — нарисованный в стенах палаты концлагерь. в нем маленький мальчик в ожогах и язвах вырезает людей из бумаги.
а я кричу тебе вслед, чтобы увидеть пустое, чужое лицо, голос за кадром смеется, будто все подстроил заранее. поезд сойдет с рельсов через пару часов. так и не дойдя до заветной конечной станции. вправе ли
я, будучи вновь обреченным на поражение и раскол, впервые за столько лет попытать быть искренним? холодное дуло забвения уперлось мне в голову. стоп. почему я не слышу выстрела?
человек в белом халате и маске объявил многовековой карантин, запертый в карцере своей головы, я. остался. один.
XMDMX:
я. избитый, изпещренный червоточинами человеческих тел в кровоподтёках и ссадинах под каблуком вселенной. лежу в обрывках чужих историй жизнь придавила как радтаракана и тянет прессом на дно и времени. так. мало.
я. стал для тебя уродом, изгоем тысячи лет, в темноте, наедине с собою горе мне, горе! да так тошно в груди что хочется выть, собакою до костей продрогшею, брехать на луну лишь бы не видеть этих людей что виновны в каждой из этих потерь! поможет мне кто? кто приютит? я. остался. один.